Историк (Северский) - страница 64

Просто, крысы решили, что пришло время изучить отчеты великого стратега, генерала Луна, а моя невеста — записи врачей. Так и вышел у нас спор. Мне, правда, все равно, что изучать… Мне все интересно… Но я принял сторону моей невесты. Она же — моя невеста… Общими с ней силами мы крыс все же убедили — они согласились. Но поскольку моя невеста поняла, что обычная медицина людей нам не подходит, она решила изучить необычную… Поэтому крысам пришлось искать отчеты не врачей, а врачевателей… Просто, врачи все лечат при помощи техники, а врачеватели — при помощи доступных нам средств. Моя невеста узнала, что вольным охотникам открыто тайное знание, — что им известно, как добывать антибиотики, убивающие бактерий, изо мхов и всего такого. А у нас из-за вредных бактерии столько бед… Поэтому крысам и пришлось искать, а главное, — найти память вольных охотников. Правда, нас беспокоит, что мы имеем доступ только к памяти преступников. Боязно нам нарваться на преступного лекаря. Но что же делать? Выбор у нас не так велик.

Важно, что я все же знаю, что здесь собраны отчеты людей, страшных для одной системы, а не для всего остального. Такая уж здесь база данных. Это же разрушенное здание Центрального управления службы внутренней безопасности великой системы — человеческой державы, уничтоженной врагом… точнее, — временем. Я уверен, что для нас память нарушителей порядка человеческой системы не опасна, что нам мысли людей, восставших против их строя и их власти, вреда не причинят. Но все равно… не спокойно мне. Просто, не окончательно я уверен и убежден не бесповоротно, что опасный для системы человек не может быть опасным и для всего остального. Ведь одно другого вроде не исключает.

Звери начинают нервничать. Несутся по ровному ветру резкими рывками. Закидывают разверстые пасти в занесенные колючей пылью выси, клацая клыками. Сворачивают в стороны широкие шеи, щерясь в притихшую пургу. Мои ездовые скингеры скалят острые резцы в простертую перед нами холодную пустоту — в ледяную пустыню, которой не видно ни конца, ни края. Сколько ни старайся вглядеться вдаль ослепленными солнцем и снегом глазами, — взгляду доступно только тусклое свечение. Среди него меркнет сияние Хантэрхайма — северной твердыни и девяти крепостей, хранящих границы территорий «охотничьего царства». Громадный город вздымает высотные строения от стылого снег до черного космоса, от мерзлого камня до звезд. И с закатом, и с рассветом над городом восходит ввысь зарево света, разлетаясь над ледяной пустыней лучами, словно наша северная крепость — солнце всей нашей планеты, звезда всего нашего пространства — нечто великое, вечное и несокрушимое. Только хилое мерцание скрывает мощное сияние крепости солдат системы. За ним меркнет все вокруг — и высокие западные скалы, засвеченные звездами и замерзшие в высокомерном молчании маяками, и могучая восточная гряда, затянутая туманной мглой и тишиной, и зубчатый хребет, рокочущий грозами и разящая молниями, всегда мечущимся возле его мрачных изъеденных ветрами и изглоданных драконами вершин. За ним исчезает все — и светлая равнина, располосованная тонкими и темными расщелинами, и коррозийная корка крепкого наста. Не различимы и клыкастые льдины, стоящие вдоль черных пропастей сплошным частоколом, как воины стоят сомкнутым строем, или — одиночно, как стоят часовые. Не заметны и их хрупкие льдистые острия, отсвечивающие каленой сталью, как копья, или жестким железом, как колья. Сколько ни смотри во все стороны — на горизонте нет ни света, ни тени… кругом только глетчеры и иглистый снег — осколки льда. Но мне известно, что скингеры никогда не видят пустоты в замерзшей пустыне, как я. Они оповещают меня, что чуют опасность, — чье-то зло, чей-то страх — чуют что-то, что еще незримо и незаметно мне… Я резким окриком и щелчком хлыста остановил упряжку… Дал тягу, тормозя и крылатые «сани»… Всмотрелся в предгрозовое свечение, простертое передо мной и в ширь, и ввысь… Вперился зорким взглядом в свой путь, видимый мне одному, — не помеченный мной, не нанесенный на карты холодной пустыни солдатами системы… Но никакой опасности мне не заметно — никого пришлого в поле зрения нет… Щелкнул хлыстом, спустив в воздух трескучий разряд, и развернул скингеров против ветра… Ангрифф, головной, взвыл вслед за ветром, ударившим ему в голову… Это еще не боевой клич — это крик, предостерегающий подступающего врага… Я прервал вой, становящийся визгом, режущим слух, ударом хлыста… Шибанул скингера по хребту изо всех сил… Но зверь в голос огрызнулся, обернувшись ко мне… Я разогнал бич и рассек надбровье его злого глаза, обращенного на меня… На этот раз я заставил зверя замолкнуть… Но он с усилием сдерживает в горле гневный клич… Что-то разожгло его злой дух… Что-то заставило зверя вспомнить ярость, угасающую с годами под моим кнутом, и его глаза снова загорелись огнем…