А другой моложавый майор требовал, чтобы Зинка доводила его до извержения ровно за десять толчков его члена внутри ее влагалища, он вел отсчет от десяти до нуля, как при запуске ракеты: «Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… пускаю…» – и кричал: «Пуск!!!»
За каждый удачный «пуск» Зинке полагалась премия, а за неудачный он отнимал у нее деньги и объявлял ей «выговор по партийной линии», и, бывало, Зинка уходила от него вообще без копейки…
Но в общем-то счет у Зинки на сберкнижке все пополнялся, там уже было четыреста тридцать рублей, когда с Зинкой случилось несчастье – она влюбилась. И не в какого-то майора или полковника, а в молоденького пианиста из ресторанного оркестра, который приезжал в Подлипки из Москвы только по субботам и воскресеньям. Этот худенький, тощий мальчик учился в Московской консерватории, жил в Москве в студенческом общежитии, а в Подлипки приезжал подзаработать к студенческой стипендии.
На пианино он играл замечательно, и, танцуя с очередным командированным, Зинка теперь уже не смотрела отрешенно в пространство, а съедала глазами своего пианиста, впитывала в себя его музыку. Она и танцевать старалась поближе к пианино, и все ее тело теперь вибрировало в такт его фортепьянной музыке, но Борис – так звали пианиста – никак не реагировал на ее кокетство, он отыгрывал положенные ему четыре-пять часов и уезжал в Москву последней электричкой, презирая заполуночные пьянки оркестра с официантками ресторана и местными девчонками. Там, в Москве, у него была своя консерваторская жизнь, о которой Зинка понятия не имела.
Но чем недоступней, чем отдаленней был от нее Борис, тем больше втюривалась в него Зинка, уже отказывала клиентам, уже приводила в ресторан какую-нибудь подружку и ужинала за свой счет и танцевала только с девочками, но он все равно – ноль внимания, для него она, ясное дело, была и оставалась подлипской шлюшкой.
Зинка измучилась. Не спала ночами и вообще перестала ходить в ресторан. У нее созрел другой план.
На свои четыреста тридцать собранных рублей Зинка оделась так, как мечтала одеться когда-то, – купила у фарцовщиков итальянские туфли и красивое платье, польскую косметику и французское нижнее белье, завила в парикмахерской «Чародейка» свои прямые волосы, потратилась на красивое колечко и сумочку и, взяв на фабрике ночную смену, коротко поспав после работы до двенадцати, отправлялась в Москву, на улицу Герцена, к консерватории. Тут она слонялась и дежурила, поджидая своего Бориса, чтобы разыграть случайную встречу.