Будет хороший фитиль Кольцову, если Юртов закадрит эту пшеничную Ермолову, усмехалась про себя Лариса, проходя по верхней палубе мимо огромного телеэкрана. Здесь, перед экраном, сидели в шезлонгах трое – главный редактор «Правды» Матвей Розов, первый секретарь Московского горкома партии Алексей Зотов и инициатор сегодняшней всенародной демонстрации Роман Стриж. Все трое были в пиджаках и напряженно смотрели демонстрацию трудящихся на Красной площади. Два часа назад в Кремлевской больнице, среди встречавших Горячева друзей и членов правительства, этот свердловский Стриж с букетом цветов, зажатым в тяжелом кулаке, стоял топорно, как пень. Почему-то его большой красный кулак с цветами уже тогда бросился Ларисе в глаза. Сибиряк, провинциал, подумала она там, даже цветы держать не умеет… Теперь кулак Стрижа с крепко зажатым в нем бокалом виски снова обратил на себя внимание Ларисы Горячевой. И вообще в лицах всей троицы – Розова, Зотова и Стрижа – было такое же странное напряжение, как в кулаке Стрижа, сжавшем высокую хрустальную ножку бокала…
«Тоже переживают, чтобы все прошло хорошо…» – с благодарностью подумала Лариса и с этой простой мыслью поднялась по круглой лесенке на капитанский мостик, открыла дверцу ходовой рубки.
Огромная, в ширину всего лайнера, ходовая рубка «Кутузова» сияла чистотой, хромом и латунью навигационных приборов и, казалось, парила над низкими берегами канала имени Москвы. Шум пикника, музыка, пикировка гостей, их игры в теннис, флирт, политика, ревность и остроумие не достигали этой рубки, как, наверно, вся суета нашей будничной жизни не достигнет подножия установленного где-нибудь в космосе Божьего трона… У штурвала стоял рулевой в белоснежной, отлично отутюженной форме. Рядом с ним, на высоком табурете, сидел моложавый, сорокалетний, в парадной форме капитан, а дальше, у противоположной двери, полулежал в кресле Михаил Сергеевич Горячев. Перед ним стоял переносной портативный пульт телесвязи. По небольшому экрану безмолвно, с выключенным звуком, шли колонны московских демонстрантов, а чуть выше этого телеэкрана, за окном ходовой рубки, открывался роскошный вид, зеленые леса Подмосковья, высокое солнечное небо и голубая гладь канала, по которому, не отставая от «Кутузова», двигались несколько праздничных парусных яхт…
Но Горячев, казалось, не видел ни демонстрации в честь его выздоровления, ни красот Подмосковья – с закрытыми глазами он лежал, откинувшись к спинке кресла. Какое-то неясное, но занозливое не то покалывание, не то потягивание в левой стороне груди, как при слабом неврозе, томило его все это утро, и странные видения вставали перед ним из серо-голубой воды. Первый официальный визит в настороженный, почти враждебный Лондон, и Маргарет Тэтчер, «железная леди», которая сразу же признала его, Горячева, силу и незаурядность… Конфуз в Рейкьявике и – победа в Вашингтоне при подписании первого соглашения о разоружении с Рональдом Рейганом… Глухое сопротивление страны его экономическим реформам, злые анекдоты, алкогольные бунты и – первые успехи гласности… Оппозиция партократии, вывод войск из Афганистана, появление в снах Ивана Грозного и Сталина – они оба грозили ему кулаками, и – шквал оваций, цветов, восторгов в Западной Германии, в США, в ООН… Русские либералы называют его реформы куцыми, молодежь считает его тормозом прогресса, партия стреляет в него рукой Батурина, но – вот оно наконец: миллионы людей идут по улицам, добровольно несут его портреты и сами, своими руками написали: «Долой батуринцев!», «Мы за тебя, Сергеич!».