Ошеломленная, не зная, куда ткнуться, я все же отыскала конец очереди.
Внутри этого чрева совершенно незнакомые люди вполголоса доверительно делились друг с другом тем, как все это случилось: позвонили, вошли, сказали…Начали все переворачивать, ворошить белье, книги, письма… закончили обыск… увели… Рядом женщина подробно рассказывала, как муж, столько ночей прислушивавшийся к каждому ночному звуку, стал вдруг необыкновенно спокоен, только ее все просил не терять мужества, странно улыбался и подбадривал.
— А мой муж, — говорила другая, — повторял только одно: «Верь мне! Слышишь? Ты должна верить в то, что я ни в чем не виноват! Ты и детям должна внушить, что их отец невиновен. Это очень важно. Больше я тебя ни о чем не прошу!»
— А мой муж кричал: «Не имеете права! Это недоразумение! Не смеете невинного человека забирать!» — добавляла третья.
И вдруг кто-то из стоявших рядом тихим отстраненным голосом спросил:
— Как думаете, их там пытают? Говорят, страшно бьют, одному ребра сломали.
Именно с этой секунды я знаю: не каждый вопрос, не всякое слово сознание успевает перехватить у других чувств. Все внутри похолодело от страшного вопроса. Какие-то люди могут папе ломать ребра? Один живой человек другому? За что? Как это? Я не умела о таком думать. Но понятие «арест», стало обрастать изнутри еще большим ужасом.
Последними в очереди были немолодая дама со взрослым сыном.
— Кто у вас? — спросил юноша.
— Отец. А у вас?
— Тоже отец.
Последовали вопросы. Когда арестовали? Сколько человек в семье?
— Как ваше имя? — спросили новые знакомые. Я назвалась.
— А вас?
— Меня — Эрик. А маму — Барбара Ионовна.
Над одной из дверей этого адского зала начинал звенеть звонок с интервалом примерно в минуту-две, что означало: следующий, заходи. В справочном пропускнике не задерживали. Вопрос, ответ, окошечко захлопывалось. Оттуда выходили прямо на улицу. Но очередь была неистребимой. В тот первый день она до нас не дошла. Договорились, что на следующее утро мать и сын скажут, что я стою перед ними.
— Фамилия? — спросил назавтра лысый человек в окошечке справочного.
— Петкевич Владислав Иосифович.
— В тюрьме на Шпалерной.
И деревянная задвижка выхлопнула точку.
Памятуя о случае 1926 года, когда в папе опознали царского офицера и посадили в тюрьму на Шпалерную, мама так и говорила: «Я знаю, знаю, он на Шпалерной».
В очереди Большого дома я узнала, что ежемесячно в тюрьму можно передать тридцать рублей, что день передачи определяет начальная буква фамилии арестованного. Оказалось, и у Эрика фамилия начиналась с буквы «П». На Шпалерной нам дообъяснили: