На веранде бронзово бухнул гонг.
Невесть почему дети почувствовали облегчение, услышав, что к обеду ожидается гость. То был архитектор из Андалузии – дядя Дан хотел, чтобы он спроектировал для Ардиса «художественно оформленный» плавательный бассейн. Дядя Дан и сам намеревался приехать и переводчика с собой прихватить, но вместо того подхватил русский «хрип» (испанскую инфлуэнцу) и позвонил Марине, прося ее обойтись с милейшим старым Алонсо поласковее.
– Придется вам мне помогать! – озабоченно хмурясь, сказала детям Марина.
– Пожалуй, я покажу ему, – сказала, повернувшись к Вану, Ада, – копию совершенно потрясающий nature morte Хуана Лабрадорского из Экстремадуры – золотой виноград и странная роза на черном фоне. Подлинник Дан продал Демону, но Демон обещал подарить его мне на пятнадцатилетие.
– У нас тоже есть кой-какие фрукты Сурбарана, – горделиво откликнулся Ван, – мандарины, кажется, и что-то вроде фиг, а на них оса. Да, мы сразим старика беседой о тонкостях его ремесла.
Увы, не сразили. Алонсо, высохший человечек в двубортном смокинге, говорил только по-испански, между тем как сумма испанских слов, известных хозяевам, едва превосходила полудюжину. Ван знал, что такое canastilla (корзиночка) и nubarrones (грозовые тучи) – и то и другое из параллельного перевода прелестного испанского стихотворения в одном из его учебников. Ада, разумеется, помнила «бабочку», mariposa, да имена двух-трех птиц (приведенные в орнитологических справочниках), таких как paloma, голубь, и grevol, рябчик. Марине были известны aroma, hombre да анатомический термин со свисающим посередке «j». В итоге застольная беседа свелась к длинным, громоздким испанским фразам, которые выкрикивал, решив, что перед ним тугие на ухо люди, горластый архитектор, и поверхностной французской болтовне, которой его жертвы тщетно старались сообщить итальянский пошиб. По окончании тягостного обеда Алонсо при свете трех факелов, несомых двумя слугами, обследовал предполагаемое местоположение дорогостоящего бассейна, уложил план усадьбы обратно в портфель и, по ошибке поцеловав в потемках руку Ады, поспешил на поимку последнего уходящего к югу поезда.
В постель Ван улегся с наждачными веками, с трудом пересидев «вечерний чай» – летний ужин, за которым чая почти и не пили и который происходил часа через два после обеда, представляясь Марине естественным и неотвратимым, как закат перед наступлением ночи. Этот традиционный русский перекус составляла домашняя ардисовская простокваша (переводимая английской гувернанткой как curd-and-whey,