На Огненной Земле, в городишке со славным названьем Агония. Ощущение жути кольнуло Вана, вспомнившего, что, когда он получил там свадебное приглашение (присланное по воздушной почте зловещей сестрой жениха), его потом несколько ночей преследовал сон, с каждым разом все более выцветавший (совсем как ее картина, которую он в позднейшую пору жизни выслеживал по жалким киношкам), где он держал этот венец над ее головой.
– Твой отец, – прибавила Люсетта, – заплатил фотографу из «Белладонны», чтобы тот сделал снимки, но, разумеется, истинная слава начинается, лишь когда твое имя попадает в крестословицу этого киношного журнала, а все мы знаем, что такого никогда не случится, никогда! Теперь ты меня ненавидишь?
– Нет, – сказал он, проводя ладонью по ее нагретой солнцем спине, нажимая на куприк, чтобы заставить кошку мурлыкать. – Увы, нет! Я вас люблю любовью брата и, может быть, еще сильней. Хочешь, я закажу чего-нибудь выпить?
– Хочу, чтобы ты продолжал, – пробормотала она, зарывшись носом в резиновую подушку.
– Лакей приближается. Что будем пить – «Гонолульцев»?
– Его ты будешь пить с барышней Кондор (произнося первый слог несколько в нос), когда я уйду одеваться. Ограничусь чаем. Не стоит мешать лекарство со спиртным. Нынче ночью мне придется снова принять пилюлю Робинзонов. Нынче ночью.
– Два чая, пожалуйста.
– И побольше сэндвичей, Джордж. С гусиной печенкой, с ветчиной, с чем угодно.
– Весьма дурная манера, – заметил Ван, – придумывать имя несчастному, который не может ответить: «Да, мадемуазель Кондор». Кстати, это лучший русско-французский каламбур, который мне доводилось слышать.
– Но его и правда зовут Джорджем. Он очень мило обошелся со мной вчера, когда меня вырвало прямо в чайной гостиной.
– Для милых все мило, – пробормотал Ван.
– И старики Робинзоны тоже, – без особой связи продолжала она. – Как думаешь, они могут заявиться сюда? Они так и ходят за мной хвостом – довольно трогательно – с той минуты, как мы случайно уселись в поезде завтракать за один столик и я поняла, кто это, но была уверена, что им не признать во мне толстенькой девочки, виденной году в восемьдесят пятом не то шестом, однако они оказались гипнотически разговорчивыми старичками – надо же, а мы-то приняли вас за француженку, удивительно вкусный лосось, а в каком городе вы родились? – а я безвольной дурочкой, вот оно и пошло, цепляясь одно за другое. Молодых людей течение времени морочит не так сильно, как уже укоренившихся в старости, эти и сами не меняются, и к переменам в людях помоложе, давно ими не виденных, привыкают с трудом.