– А ты иди встречайся со своими скучными стариками, – раздраженно сказала она. – Тебя же только это заботит. И не тревожь меня, когда вернешься. Не хочу о них слышать. Вообще ни о чем не хочу слышать.
Он не ответил, только смотрел со смесью злости и беспомощности, как жена медленно поднимается вверх по лестнице, склонив голову словно в безысходном отчаянии, а следом волочится шелковый пояс халата.
Вернувшись домой, он закрыл за собой парадную дверь, терзаясь опасениями. Была ли она еще в кровати или подождала, пока он скроется, а потом оделась и пошла бунтовать в приход, вытворяя, как обычно, что-нибудь ужасное и унизительное? Он должен был это выяснить.
Священник тихо поднялся по лестнице. Если жена спала, он совершенно точно не хотел ее будить.
Дверь в спальню оказалась закрыта, и Крэмптон осторожно повернул ручку. В комнате царил полумрак: частично задернутые шторы прикрывали большое окно, из которого виднелся прямоугольник травы, неровной, словно на поле, треугольные клумбы сада и дальше ряды аккуратных, похожих друг на друга домиков. Он направился к кровати и, когда глаза привыкли к темноте, ясно разглядел жену. Она лежала на правом боку, одной рукой подперев щеку, а другую выпростав поверх одеяла. Нагнувшись, он услышал ее дыхание, слабое и затрудненное, почувствовал запах вина и более сильное, сладковатое, дурное зловоние, в котором распознал рвоту. На ночном столике стояла бутылка «Каберне совиньон», а рядом лежал знакомый большой пустой флакон, завинчивающаяся крышка которого валялась тут же, – флакон из-под таблеток растворимого аспирина.
Он сказал себе, что она спит, что она пьяна, что не стоит ее беспокоить. Машинально подняв бутылку вина, священник хотел оценить, сколько же она выпила, но какой-то мощный внутренний голос заставил вернуть бутылку на место. Он заметил торчащий из-под подушки носовой платок, взял его, дочиста обтер бутылку, а потом положил платок на кровать. Ему показалось, что все эти бессмысленные действия он выполнял не по своей воле. Потом он оставил жену, закрыл дверь спальни и спустился вниз. Крэмптон снова сказал себе: она спит, она пьяна, ее не стоит беспокоить. Спустя полчаса он прошел в кабинет, хладнокровно собрал бумаги для встречи в шесть часов в приходском совете и покинул дом.
Та встреча в приходском совете абсолютно вылетела у него из головы, никаких воспоминаний. Зато он помнил, как ехал в машине домой вместе с Мелвином Хопкинсом, одним из церковных старост. Он пообещал Мелвину показать последний отчет церковного комитета по социальной ответственности и предложил проехаться до своего дома. И снова перед ним промелькнула череда ярких образов. Вот он сам извиняется за то, что Барбары нет, и объясняет Мелвину, что жене нездоровится. Вот он снова поднимается в спальню, снова осторожно открывает дверь и видит в полутьме неподвижную фигуру, бутылку вина, валяющийся флакон из-под пилюль. Он снова подошел к кровати и на этот раз не услышал хрип-лого дыхания. Приложив ладонь к ее щеке, священник почувствовал, что щека холодна, и понял, что прикоснулся к смерти. Потом накатили и воспоминания, слова, услышанные или вычитанные в каких-то полузабытых источниках, но ужасные по смыслу. Когда находишь тело, лучше, если рядом кто-то есть.