Кейт представилась сама, представила сержанта Роббинса, предъявила удостоверение и повторила суть того, что ранее говорила мисс Ветстоун.
– В хосписе нам помочь не смогли, – добавила она, – но миссис Ширли Лег сказала, что вы работали там двенадцать лет назад и знали миссис Манро. Мы нашли номер вашего телефона и пытались дозвониться, но вы не отвечали.
– Наверное, я была в саду. Друзья говорят, что надо завести мобильник, но это последнее, что я хочу. Такая гадость. Я перестала ездить на поездах, пока не сделают купе, в которых нельзя будет пользоваться телефонами.
В отличие от мисс Ветстоун она вопросов не задавала. «Можно подумать, – пришло в голову Кейт, – что офицеры из столичной полиции ездят к ней пачками».
Женщина пристально посмотрела на Кейт, а потом сказала:
– Давайте войдем в дом и посмотрим, чем я смогу вам помочь.
Они вошли через кладовую с кирпичным полом, где под окном стояла глубокая каменная раковина, а по противоположной стене шли книжные полки и шкафы с посудой. Эту комнату, в которой витал запах влажной земли и яблок и слегка отдавало керосином, очевидно, использовали как кладовку. Кейт выхватила глазами коробку с яблоками на полке, связку лука, мотки веревок, ведра, свернутый садовый шланг на крючке и подставку с садовыми инструментами. Все чистое и опрятное. Мисс Фосетт сняла передник и туфли и босиком провела их в гостиную.
Гостиная поведала Кейт о независимой и уединенной жизни. Перед камином стояло только одно кресло с высокой спинкой, слева от которого на столе примостилась лампа, а справа – другой стол, заваленный книгами. Круглый стол напротив окна был накрыт на одного, оставшиеся три стула были отодвинуты к стене. На низеньком кресле с обитой спинкой свернулся огромный рыжий кот, пухлый как подушка. Когда они вошли, он поднял свирепую морду, задержал на них взгляд, а потом, обиженный, соскочил с кресла и неуклюже прошествовал в кладовую. Послышался щелчок дверцы для кошек. Кейт подумала, что более уродливого кота она в жизни не встречала.
Мисс Фосетт придвинула поближе два стула с прямыми спинками, а потом подошла к комоду, встроенному в нишу слева от камина.
– Не знаю, смогу я помочь или нет, – начала она, – но если что-то важное случилось с Маргарет Манро, когда мы обе работали в хосписе, то я, вероятно, написала об этом в дневнике. В детстве отец настаивал, чтобы мы вели дневники, и привычка осталась. Знаете, так же настаивают на ежевечерних молитвах перед сном: начинаешь в детстве, а потом не можешь остановиться – совестно, как бы ни было неприятно. Так вы говорите, двенадцать лет назад. Получается, в 1988-м.