– Мне кажется, что раньше церковь была открыта весь день, – заметил Дэлглиш.
– Да, но это было до того, как специалисты решили, что картина – подлинник. Мне самому не по себе. Как можно держать церковь на замке, причем в теологическом колледже! И я, еще будучи директором, устроил небольшую молельню. Ты, наверное, заметил ее слева от двери, когда заходил. Саму молельню освятить нельзя, она относится к другому зданию, а вот алтарь можно, и у студентов хотя бы есть место, чтобы помолиться или поразмышлять, когда после служб закрывается церковь.
Они прошли через гардероб в задней части здания, где располагалась дверь в северную галерею. Комната была разделена рядом вешалок, возвышавшихся над длинной скамьей. Под каждой вешалкой располагалась полка для уличной обуви. В основном крючки пустовали, но примерно полдюжины оказались заняты – там висели коричневые плащи с капюшонами. Носить плащи и черные сутаны в помещении наверняка предписала студентам грозная основательница колледжа Агнесса Арбетнот – не иначе как памятуя о силе и жестокости восточных ветров на этом незащищенном побережье. Справа от гардероба, через полуоткрытую дверь в хозяйственную комнату, можно было заметить четыре огромные стиральные машины и сушилку.
Из тусклого помещения мужчины вышли в галерею; слабый, но пропитавший все запах англиканского учебного заведения уступил место свежему воздуху в залитом солнцем тихом внутреннем дворике. У Дэлглиша возникло ощущение, словно он попал в прошлое: вычурность викторианской архитектуры сменилась каменной простотой.
Мощеный внутренний двор с трех сторон окружали галереи с узкими и стройными колоннами, выложенные плиткой из камня. В двухэтажные жилища студентов вел ряд одинаковых дубовых дверей. Гостевые апартаменты – все четыре – выходили на западную сторону основного здания. От церковной стены их отделяли кованые железные ворота, за которыми протянулось поле с чахлыми кустами, а дальше участки поживее, где росла сахарная свекла. В центре внутреннего двора раскинулся взрослый каштан, уже демонстрирующий признаки осеннего увядания. У подножия искривленного ствола, где струпьями отваливались частички коры, пустили ростки маленькие веточки и появились молодые листики, зеленые и нежные. Сверху на нависших громадных сучьях еще оставались желтые и коричневые листья, а засохшие, свернувшись, падали на булыжники, сухие и хрупкие, словно пальцы мумии, на фоне блестящих орехов коричневато-красного цвета.
Впрочем, кое-какие детали этой давным-давно отпечатавшейся в памяти Дэлглиша картины оказались в новинку, например ряды невзрачных терракотовых горшков у основания колонн. Должно быть, летом они представляли собой нарядное зрелище, но сейчас из этих горшков, которым, однако, нельзя было отказать в изяществе, торчали лишь кривые стебли герани и несколько оставшихся цветков – жалкое напоминание о былом великолепии. Да и фуксию, которая так решительно карабкалась по западной стене дома, посадили уже позже. Она еще буйно цвела, но листья увядали, а опавшие лепестки лежали алыми озерцами, словно пролитая кровь.