– Что. Нужно. Для возобновления. Движения. Спрашиваю еще раз. Что…
– Оставьте меня! Я инженер-путеец! Я не знаю ваших мелодрам с социальными теориями, я знать вас не желаю. Вы убиваете, а я строю! Исправляю то, что вы уже изгадили до последней возможности. Но и мне это надоело! Вы – бессильны! Я – свободен.
– Ты? – Глаза комиссара посмотрели с желтой насмешкой. Веснушки вздрогнули и сошлись в уничтожающей гримасе. – Ты – свободен? Сидишь тут как сыч, дерганый, всех боишься, самого себя и то страшно спросить, с кем, куда – тьфу, вошь земная!
– Да, вошь! – Глаза Арнольда Андреевича горели ужасом и торжеством. – Вошь! Жизнь моя кончена давно, на этом полустанке, но не вы ли пришли врачевать мою жизнь, мое достоинство, веру – убийством? Вы сейчас убили человека, который… который… который… мог бы… – Начальник дистанции задыхался от истерического давленого смеха. – …мог бы вам помочь… доски потаскать… кретины… Господи, кретины какие… со звездами… в сапогах…
Кожаный, меняясь в лице, взвесил «контру» в руках.
– Кто мог помочь? Этот, за дверью?
– Да! – задыхался контрик. – А теперь он там лежит и не поможет вам. Так вам и надо! Так и следует! Прежде думайте, в кого стрелять наперво. Лучше б…
– …в тебя? Можно. Становись.
Арнольд Андреевич оправил путейский сюртук, пригладил волосы и встал к стене.
– Извольте. Раз ничего не умеете – извольте. Мне давно противна вся эта суета. Вы, они… Нет различий. Жизнь мне противна. Я ничтожен. Смешон сам себе. Вы уже убили меня, мертвец. Я не могу контролировать вверенный мне участок. В расход меня… – холодным шепотом произнес он в потолок. – Непременно в расход. Очистите землю. Станьте карающей дланью, или как там у вас в листовках… Я готов.
Комиссар поднял оружие, вздрогнул и звучно сморкнулся в ноздрю. На пол.
– Хватит комедию ломать, некогда. У меня люди, понимаешь? Молодые. Мне умирать не страшно, я – океан видел, Испанию, Францию, острова, маневры, мулаток мял, в отличии был, с японцем резался, а им? Первый набор такой. Поколют их, в живот, и пропадут. Ты штык когда-нибудь в живот получал? Нет, ты на станции сидел, сопли тер. Как старший матрос тебе говорю – кончай. Не то в расход выведу, и бога твоего не побоюсь, и богоматери – никого. Что нужно, чтобы пути поправить? Говори, все сделаю.
– Что вы можете сделать, вы? Что вы можете соображать – здесь, старший матрос?
– Не понимает… Не понимает… – забормотал вдруг комиссар. – Не понимает, контра… Нельзя, говоришь, ничего сделать? Нельзя? Поколют мальчонков моих, красную гвардию поколют, а этому – хоть бы хны! Ни словечечка человеческого не разумеет. Ему что – равенство, братство, газеты с листовками, все на блюдечке поднеси, он и так, а я… ничего не могу больше, семеро суток не спал, не жрал. Сволочь кругом, сволочь одна, нет людей – пустошь… Так и мне здесь – зачем?.. Пули жалко… веревку б… чтоб позорнее. Подыхай, матрос…