…Фура приходит к Вахиду. Михалыч медленно вылезает из кабины, идет разговаривать. Вахид начинает распоряжаться: молдаванка Лида, кассир, прикрикивает на тощего Али, тот сгибается под мешком, ставит на проходе. Мускулистый Гассан, сожитель Лиды, блестит зубами в полумраке овощного зала. Магазинчик совсем маленький, оклеенный веселенькой пленкой, сумрачный осенью и зимой. Отопления нет. Туалет в супермаркете, в подсобке, Лида отлучается туда покурить, сменщица Заза приглядывает за кассой. Лида часто простужается, в Москве холодно. Записалась на плавание, но ходит редко.
Михалыч идет с Вахидом за занавеску. На столе четки, старая сломанная касса, пачка купюр, ведомости, накладные, справки. Вахид получает товар. Михалыч ставит галку и крючок. Жмет руку Вахида, выходит. Идет мелкий городской снег. Урчит фура, Гассан еще разгружает, пыхтит, взмок. Михалыч оглядывается. Надо звонить Петру, доехал ли до Абдуллы, не сломалась ли машина, не завяз ли на Варшавке, сможет ли еще заехать на базу, весь товар не поместился. Еще пара ходок туда-сюда, и день будет завершен расчетами. Из магазинчика несет соленьями. Губы шевелятся.
Подъезжают менты Саша и Ширван. Ширвану он ничего не должен, Саше по молодости нужно слишком много, надо разговаривать… Отходят. Мент Саша выносит от Вахида два пузатых пакета, торчат новенькие луковые стрелы, один пакет идет в багажник, другой на заднее сиденье. Вечером – то же самое, но уже по вкусу. Овощи обязательные, фрукты – развлечение. У Ширвана болеет сестра. Надо помочь.
…В очереди, хмурый и безучастный, стою я. К Лиде, уже покурившей и бледно улыбающейся. Вижу Михалыча, встречаемся взглядами, он кивает. Когда, расплатившись, выхожу, здороваемся за руку.
– Бананов в полцены не надо?
– Сколько?
– Сколько возьмешь.
– Можно.
– Тогда… вечером зайди, – отвечает Михалыч, полусонный: сомлел в кабине. Но неколебимый. Стоит, расставив ноги, хозяйственно. На ресничках блестит пара снежинок…
Иду с работы. Сворачиваю к «нулевке». Домофон сломан. Звонок. Михалыч, в сером свитере, ушастых тапках и растянутых тренировочных штанах, отдувающийся после чая с коньяком, открывает.
Нельзя смотреть на стену. Не надо.
В единственной комнате с запахом стариковства – ящики с бананами, половина пустых. Нагружаю без весов.
– Хорош, Михалыч.
– Бери еще. Пропадут, – слышится сиплое. Не смотреть на стену. – Чаю будешь?
– Устал. Пойду. Спасибо. Правильно?
Не пересчитывает. Верит… или не важно. Выхожу. Надо зайти в субботу, выпить чашечку. Вернее, толстую фаянсовую кружку с красным простоватым узором. Над головой – часы с кукушкой, кукушка не работает. Урчит холодильник, за окном старые яблони в снегу. Пустота окраины. Пахнет коньяком. Надо менять раковину. Михалыч эстет, но раковину действительно стоит поменять. Он уже договорился.