Глоток коньяка.
Замечаю у зрителей четки, перебираемые «за зариста» крупными коричневыми пальцами, поросшими черным волосом.
А вот и менты.
Они входят в сером, неисповедимо оккупантском, двое мальчишек с резиновым дубьем, словно бы нехотя оглядывая помещение. Один подходит и накрывает доску грязной рукой с обгрызенными ногтями. Запах пивного спирта.
– Ну что, чернота? Оборзели? А ну…
Пират медленно поворачивает голову, но так, чтобы не встретиться взглядом с пьяным. Выпить можно, напиться – нет.
– Встал к стене, документы…
Пират встает и вытаскивает красную корку. Мальчик немеет. Дагестанский РУБОП.
– Друга зови сюда.
Подходит второй, уже растерянный.
– На улице два бомжа – проверены? Нищенка у входа – проверена? Нет? Не видел? Деньга стреляем?
Мальчишки начинают бледнеть, объяснять про схему патрулирования, что только что пришли, ничего не видели, тянутся за удостоверениями, которые успели вручить пирату.
– Делом будем заниматься или на пиво клянчить? Аии… с глаз оба пошли. Форме позор, страна позор… Моя Россия позор, – добавляет уже не им, а глядя на меня.
Те смываются, подталкивая друг друга.
Обступившие меня «болельщики» расходятся. Понимаю, что они «с ним» и не хотят, чтобы я видел их лица. Информаторы. Спецоперация. Ищут наркоту. Транзитчиков. Выслеживают поставщиков, квартиры.
– Почему раскрылся, опер?
– Лицо понравилось. Играешь от сердца. Кто учил?
– Отец.
– Армянин?
– Да.
– Армяне – братья. Нарды играй, помни отца, помни себя. Аллах видит, кто чего стоит.
И добавляет что-то по-персидски, но этой фразы я уже не знаю.
Он поднимается ни свет ни заря. Не зажигая кухонный ночник, нажимает кнопку. Вскипает вода в китайском чайнике. Несколько глотков спитого… Одевается в прихожейке. Едет.
Таможенный терминал, сервисный центр, примкадные «Ашаны» и «Метро», пробки, забурелые заводские проезды, оптовые тупики, загроможденные тюками. База. Грузчики. Ведомость. Личный досмотр. Менты. Овощные контейнеры, роспись, доверенность, накладная, наряды, разъезды.
Наконец возня с бумажками закончена. Шофера и экспедиторы окружают его. Сегодня Вахиду – персики, орехи, картошка. Абдулле – бананы, помидоры, свекла и огурцы. Салману – зелень семи видов, грейпфруты, соки простые в банках с мякотью, пряности, яблоки, лимоны, чеснок.
Михалыч не спутает. Он привык.
Одет он всегда одинаково: пуховик, шерстяные штаны, стоптанные белесые мокасины, вязаная бесформенная шапочка.
Михалычу за пятьдесят.
Его рот уголками вниз сохраняет на лице вечно озабоченное и вздыхающее выражение, брови и волосы редки, глаза обведены складками, щеки красны и прожилочны. Такова старость, не худшая в огромном городе. Дочь Михалыча разведена, живет с милиционером и сыном от первого брака, студентом, на которого и уходит выручка. Отделение платное. Михалыч заезжает к дочери по будним дням, работая через сутки. Завозит деньги. Он вдовец. Перенес операцию на сердце.