Кокон защитил бы его, но даже один-единственный раз ощутить себя в объятиях живой машины смерти было ужасным испытанием даже с учетом тренажеров.
Паучиха ринулась, и в тот же миг блистающий металлический кол настиг ее в броске, вошел в нее насквозь и пригвоздил к скале, подвигался в стороны, выбросил нити, спеленал дергающиеся ноги, вздыбил их кверху, с хрустом вывернул и сломал. На глазах Синтата металл стал сворачиваться в тело арахнофага, уходить под кожу. Прямо в шрамы.
– Будешь?
Горный убийца запускал руки в паучиху, выдирая лакомые куски. В пещере весело горел огонь.
Карлики-крысы, получившие долю, похрюкивали замаслившимися носами.
– Я не ем паучьего.
– Посмотри сюда.
Синтат ничего не увидел, кроме черно-красного месива в раскрое брюшного бурдюка.
– Откуда, ты думаешь, они пришли на планету?
– Из Ада.
– Тогда как ты объяснишь это?
Арахнофаг вынул из месива связку сосудов. Под ними зарозовел комок слизи.
– Паучье сердце. Ложно-зачаточное.
– И что?
– Вы не читаете книг.
– Нас учат со слуха.
– Мой дед оставил запись… Арахнофагов приглашали в деревню, где по ночам все обращались в пауков. Это называлось «Зов Смерти». Если община была религиозной, она предпочитала, чтобы ее истребили в момент обращения.
– Что ты хочешь сказать?
Арахнофаг запустил клешню под ложносердие и, побурлив в родильной камере, вынул черные сгустки, облепленные родильным гноем.
– Что это?
– Постой… Это похоже…
– Это молодые пауки.
– Это люди.
На багровой ладони лежали крошечные человеческие фигурки с подвернутыми ножками и ручками.
– Это молодые пауки. Потом у них отрастают конечности, из каждой ноги вырастают две лапы, из каждой ноги две… считай, позже деформируется тело… Пауки втянули в себя людскую эволюцию. Сотни лет назад ДНК людей сместилась к паучьей. И я, и мой отец, и дед, и прадед истребляли последствия, противясь очевидному. Смотри.
Охотник разрезал камеру и показал длинный голубой сосуд, тянущийся от брюха к голове.
– Кислородовод. Паук регенерирует свои газы для дыхания, не испуская их наружу. Он не мерзнет. Он может не есть годами. Он может жить в пустоте.
– В космосе?
– Да. – Арахнофаг смеялся. – Да! В пустоте, из которой вам пришлось вернуться. Вы не смогли пробыть в ней и сотни лет. Паук – вековая мечта, исполнение Зова. Наш путь в небо. Но кто думал, что он будет таким омерзительным?
Был шестьсот шестидесятый час полуночи, когда солнце, опоясанное трупной мглой, изрытое ржавыми прожилками ядерных пролежней, закатилось за взорванный горизонт. В обрушившейся ночи закричали от боли пожираемые кислотной моросью кусты, от них порскнули вдоль размоин грязевые ручьи, смерзаясь в бурые сморщенные сосульки. Черная Топь вздулась. Из нее, быстро обрубая корнерезом многометровые тонкие стебли хроникса, в арктической тишине, мучительно, как во время родов, выходил Людвиг.