Когда я считал, что вижу, наконец, слабый свет, вскоре появлялось что-нибудь другое и задувало огонь, запорошив мне глаза пеплом. Все приходилось начинать сначала.
Но, быть может, именно это и заставило меня продолжать одноголосый диалог, всегда один и тот же, всегда только мой, а в непрозрачности этого преступления, возможно, повинна только непрозрачность самих наших жизней. Любопытная штука жизнь. Известно ли вообще, почему мы приходим в мир и почему в нем остаемся? Копаться в Деле, как это делал я, наверняка было для меня способом не задавать себе настоящий вопрос, тот, чье появление все отказываются замечать и на наших губах, и в наших мозгах, да и в наших душах – они ведь не белые и не черные, но серые, вполне себе серые, как мне сказала когда-то Жозефина.
Что до меня, то я здесь. Я не жил. Я всего лишь выжил. Меня охватывает дрожь. Я откупориваю бутылку вина и пью, пережевывая куски потерянного времени.
Думаю, я все сказал. Все сказал о том, чем я был, как мне кажется. Рассказал почти все. Мне остается сказать всего одну вещь, самую трудную, быть может, ту, о которой я ни словечка не шепнул Клеманс. Потому-то я все еще пью, чтобы набраться мужества и высказать это, рассказать это тебе, Клеманс, потому что лишь для тебя одной я говорю и пишу, с самого начала, всегда.
Знаешь, я ведь так и не смог дать имя малышу, нашему малышу, и даже не посмотрел на него по-настоящему. Я его даже не поцеловал, как это сделал бы любой отец.
Мне принесла его через неделю после твоей смерти монашка в чепце, длинная и сухая, как забытый в печи осенний плод. Сказала:
– Это ваш ребенок. Ваш. Его надо вырастить.
Сунула мне в руки белый сверток и ушла. Он был теплым, и от него пахло молоком. Наверное, он был кротким, податливым. Его личико высовывалось из пеленок, окутывавших его, как младенца Иисуса в яслях. Глаза были закрыты. Щеки были круглые, такие круглые, что в них терялся рот. Я искал в его чертах твое лицо, как напоминание о тебе, посланное тобой с того света. Но он ни на кого не был похож, во всяком случае, на тебя. Он походил на всех новорожденных, явившихся на свет после долгой уютной ночи, проведенной в месте, которое все забывают. Да, это был один из них. Невинный младенец, как говорят. Будущее мира. Человеческий детеныш. Продолжение рода. Но для меня он ничем таким не был, он был просто убийцей, маленьким бессознательным убийцей без угрызений совести, с которым мне предстояло жить в твое отсутствие. Он убил тебя, чтобы явиться ко мне, толкаясь локтями и остальным, чтобы наконец-то остаться одному, наедине со мной, и я уже никогда не увижу твое лицо и не прикоснусь губами к твоей коже, а он будет расти каждый день, отрастит себе зубы, чтобы и дальше все пожирать, научится хватать руками вещи и глазеть на них, а позже выучит и слова, чтобы всех вокруг потчевать своей гнусной ложью, что он тебя никогда не знал, что когда он родился, ты уже умерла, хотя правда, святая правда состоит в том, что это он тебя убил, только бы самому родиться.