И наиболее известная на сегодняшний день вещь Ольги Елисеевой, «Золотая колыбель», представляет собой колоссальный спектакль (если не сказать мистерию). Спектакль, для постановки которого понадобилась сцена размером с Крым.
Приключения богов из древнегреческого пантеона, а также героев и простых людей происходят в основном на древней земле Крыма, редко выбрасывая протуберанцы в другие области Северного Причерноморья или, например, к гибнущей Трое. Здесь соблюдается своего рода «единство места». Елисеева, профессиональный историк, отлично знает исторический и мифологический материал, на основе которого создана «Золотая колыбель». Вместе с тем, помимо исторического мира, четко привязанного к традиционной хронологии («единство времени»), перед взором читателя проходят верования, символы и бытовые устои, биография которых раскинулась в нашей реальности на просторах целого тысячелетия.
Двухчастевую «Золотую колыбель» можно считать удачной антитезой роману Ивана Ефремова «Таис Афинская». И здесь, и там перед читателем предстает эпоха, когда надцивилизационный культ Великой матери отступает, теряет свою силу; ему приходят на смену времена «мужских» аполлонических культов. Эта последовательность, кстати, соответствует воззрениям авторитетнейших ученых и философов-религиоведов на историю верований в Евразии. Так вот, Ефремова, если можно так выразиться, завораживало чудовищное лоно Кибелы-Геры, Великой матери. Ему жалко было тайных знаний, уходящих из биографии человечества вместе с ее почитанием, распространенным у разных народов. Собственно, и в наши дни немало романтически настроенных простаков, готовых поклониться какому-нибудь воплощению жуткой Первоматери. Мнение Елисеевой (а оно выражено на страницах книги достаточно ясно) прямо противоположное: ушло — и слава богу. Уж больно много было в этом древнем культе нечеловеческого. Она прямо говорит об этом в интервью, взятом у нее для журнала «Звездная дорога» в 2001 году[3]: «Я рассказала историю, в которой колонисты-греки, прибывшие в Северное Причерноморье, сталкиваются с кочевыми племенами, живущими еще в лоне материнского права, воюют и торгуют с ними, заводят возлюбленных, которые могут стать и убийцами, теряют детей, уходящих в материнский род. Мне хотелось, чтоб картины тогдашней обыденности — ритуального людоедства, неистовства менад, «священной охоты» жриц Великой Матери за мужчиной-дичью, калечения младенцев — создали у читателя грустное понимание, от чего отказалось человечество на определенном этапе своего развития». Эта идея задала роману «единство действия».