— До встречи в Николаеве!
Когда машина поравнялась с лейтенантом и тот увидел в кузове «своего» ефрейтора, он, будто взорвался, закричал истошным голосом:
— Злесь щас же! — и, видимо не доверяя своему голосу, выхватил из кобуры пистолет, выстрелил в воздух. — Злесь щас же!
Ефрейтор полез из кузова, спрыгнул и стоял на дороге сконфуженный и немало перепуганный таким взрывом лейтенанта.
— Дите малое? — спросил у него лейтенант, с трудом подавляя ярость. — Куды ты поехав? Я не знаю, где вон, тот пересыльно-распределительный пункт, — фронт ушев далеко, всё в движении. Видишь, даже продпункты все уже где-то впереди.
— Я хотел только до города… — оправдывался ефрейтор. — Тут же дорога одна.
— В городе тебя патрули заберут: ты же без документов, посчитают дезертиром.
Ефрейтор вернулся в строй, ни на кого не глядя, покрутил головой:
— Во, а я думал, он немой… Контуженый.
— Ты-говори, да не заговаривайся. «Немой», — услышал ефрейтора старшина, подошел к нему. — У него в Белоруссии вся родня погибла: отец, мать, сестренки, братишка. И село немцы уничтожили за связь с партизанами: дома пожгли, жителей — тоже, кого сожгли, кого расстреляли. Так что — онемеешь.
— Откуда ж я знал, — развел Бубнов руками.
Солдаты шли дорогами, по которым совсем недавно прокатилась, прошла, проползла на шершавом своем брюхе война. Они видели разрушенные города, пепелища на месте сел, изрытые снарядами и окопами поля. И там, где война не катилась, а ползла, цеплялась своими железными когтями за землю, там следы ее были ощутимее. А цеплялась она за каждый дом, за каждый бугорок, за каждую речку, овражек, камень. Дороги и поля были усеяны продырявленными «тиграми» и «пантерами», скособоченными орудиями с развороченными жерлами, обгоревшими машинами, обломками повозок. Вдоль железнодорожных насыпей валялись вверх колесами кургузые немецкие паровозы и черные скелеты вагонов. А ближе к фронту — не убранные еще трупы неприятельских солдат и раздувшихся лошадей.
Солдаты смотрели на все это с откровенным торжеством и гордостью, будто это они сами, своими руками устроили немцам такой разгром. Глаза их наливались гневом, в груди клокотала ярость, она распирала их, ими овладевало чувство неудержимой лихости — они горели искренним желанием быть там, на переднем крае, и вместе со всеми гнать врага с родной земли. И это несмотря на то, что они уже побывали там и знали, что такое — гнать. Они знали, что значит «прорвать оборону противника», «взять высотку», «занять населенный пункт» — за каждым из этих понятий десятки, сотни, тысячи угасших жизней, увечий, ужасов смерти…