— Разве заметно? — отшутился Гурин.
— Ха! — воскликнул майор. — Вроде нет. А сердечко как?.. — и он заперебирал пальцами у левой груди.
— Пока ничего. В траншее сидеть — чего бояться? В обороне — не в наступлении.
— А все же страшновато, а? Стреляют? — майор снова сощурился.
— Да это разве стреляют!
— Мало?
— Не опасно… В траншее не опасно. Вот когда в наступление пойдем — там поджилки задрожат не так.
— Задрожат?!
— Задрожат, товарищ майор.
— Э-э! А я думал, ты — герой: обстрелянный, бывалый!.. — Он обернулся к Коваленкову, но тот в ответ только неопределенно улыбнулся.
— Ну и что — что обстрелянный? Обстрелянный. И не раз, а все равно… К такому разве привыкнешь? — Гурин, кажется, всерьез поддался на подначку майора.
— Это верно, — неожиданно согласился майор. — К такому трудно привыкнуть. А все же есть разница: первый раз на передовой или пятый. А?
— Само собой…
— Ну вот, наконец-то уступил. Спорщик! Ладно, — майор поднялся. — Пойдем вместе к комсомольцам.
Они вышли из землянки, майор кликнул своего ординарца, и тот появился откуда-то из темноты:
— Я здесь, товарищ майор.
Они шли по траншее, майор разговаривал, шутил с курсантами, «поднимал настроение» и таким образом избавил Гурина от беседы с ребятами, чему тот был очень рад. Потому что, собираясь на эти беседы, чувствовал он какую-то неловкость, ему казалось, что и так все всем ясно и понятно: курсанты — не новички на передовой, многие из них уже успели хлебнуть побольше гуринского, и его разговоры ничего им не прибавят. Майор — дело другое: тут и звание, и опыт, и возраст — всё на его стороне.
На стыке со второй ротой Гурин сказал майору:
— Это уже не наша рота. Разрешите мне вернуться во взвод?
Майор с минуту о чем-то размышлял, потом закивал:
— Да-да… Беги. Только осторожно, голову прячь…
И тут, словно услышав их голоса, прямо над ними взвилась ракета и прострочил пулемет. Пули звучно вонзились в бруствер, обдав их крошками земли. Они невольно присели. Майор кивнул на ракету, прошептал:
— Видал, повесили лампадку?.. Слышат, сволочи…
Ракета, не долетев до земли, рассыпалась искрами, погасла, осколки ее зашлепали о землю.
— Беги, — сказал майор, и они разошлись в разные стороны.
Проходя мимо Харламова, Гурин спросил, как он себя чувствует.
— Ничего… Легче стало, — сказал тот, повеселев.
— А ты не верил, — бросил Гурин ободряюще и пошел дальше.
— Старший сержант, — остановил его Харламов, — ты… Вы уж не говорите никому…
— О чем речь? Забудь.
В своей ячейке Гурин положил автомат на бруствер и стал наблюдать за немецкой обороной. Еще вначале ему показалось, что на проволоке висит распростертый человек. Но тогда он об этом никому не сказал, — может, ему просто померещилось. Однако человек этот не давал ему покоя, и глаза Гурина притягивались к нему, будто магнитом.