Пока раненые устраивались, обминали свои ложа, к ним никто из хозяев не заходил, и солдаты решили, что те так и будут вести себя отчужденно. Да и кому понравятся такие квартиранты? Беспомощные, грязные, бесплатные, да еще в таком количестве. Но они ошиблись. Вскоре дверь в горницу открылась и на пороге появился старик. Оглядел их и, почесывая в бороде спросил:
— Ну як тут? Вмистылись? Тисновато?..
— Ничего… — не сразу ответил за всех ефрейтор Харабаров — мрачный, малоразговорчивый сибиряк.
— В тесноте, да не в обиде, — помог ему сосед Гурина — юркий белобрысый парень. Харабаров покосился на него: видать, он не терпел выскочек.
— Може, що треба?
Раненые молча переглянулись, пожали плечами — вроде никому ничего не надо. Харабаров ответил:
— Нет, спасибо. Мы и так вас стеснили.
— Об этом не турбуйтэсь, — проговорила из-за спины старика хозяйка. — Може, голодни, зварыты щось треба? У нас е картопля.
— Варить ничего не надо, хозяюшка, нас кормят.
— То, може, постирать?
— Это пожалуй… — Харабаров посмотрел на своих, спросил: — Как? — и снова к хозяйке: — Соберем, если вам не трудно будет.
— А шо ж тут трудного? Може, и наш Ивашка дэсь отак, бидолага, маеться…
— Сын, что ли?
— Да. На хронти, — и она засморкалась, заплакала, ушла к себе.
Наступила пауза, и тогда сосед Гурина спросил у старика:
— Папаша, а как ваше село называется?
— Чапаевка.
— Чапаевка? — переспросил Харабаров, удивленный почему-то ответом. — Какая же это область?
— Запорожская.
— Ну? Разве тут Чапаев был?
— Ни. Тут Махно лютовав, — оживился старик. Он указал на окно рукой: — Отуточки, верствы з три, станция Пологи, а там дали — Гуляй-Поле… Ото он тут и бигав.
— И вы видели Махно?
— Да! Он шел з Гуляй-Поля через Пологи на Бердянск. И тут усих мужиков, у кого кони были, в обоз мобилизовав. А у меня была коняка.
— Ну и как же? Служили у Махно?
— Та ни. Яка там служба! До Бердянську дошли, а там поразбигалысь. И я утик з конякою. Ото и уся служба.
«Пологи? — удивился Гурин. — Опять Пологи? Это же те Пологи, где нас обмундировывали!» — обрадовался он: все-таки знакомое место.
Разговор кончился, старик ушел, а квартиранты занялись своими делами, кто чем. Гурин достал из мешка тетрадь со стихами, вырвал с конца чистый лист, стал писать матери письмо. Белобрысый увидел, попросил листок себе. Василий выдрал и ему, и потом уже было неудобно прятать тетрадь, оделил всех чистыми листочками. С бумагой было туго, он знал это, а у него тетрадь толстая, стихами исписана только наполовину, останется и на стихи.
К ночи рана его, как обычно, начала давать знать о себе.