В комнате пахло сырым. От шинелей, ботинок, сапог — от всего пар валил, и было душно, как в жарко натопленной бане.
Утром портянки у всех сухие, ботинки — тоже. Только шинели волглые — солдаты ими накрывались вместо одеял. Да их и не высушишь так быстро.
Хозяйка хлопочет у стола, а постояльцы, чтобы отблагодарить ее, выделяют от всех пачку концентрата и одну пайку сахара. Они потом между собой сочтутся. Сахар отдал Гурин — у него самый чистый платок. Хозяйка отказывается от подарка:
— Ну на шо ото? У вас дорога довгая.
С трудом уговорили ее взять, и она, конфузясь, принесла под сахар блюдце. Гурин высыпал бережно в него промокший сахар, вытряхнул платок.
Еще сидят за столом, дохлебывают суп солдаты, уже бежит сержант:
— Кончай ночевать! Выходи строиться!
Нехотя повинуются — одеваются, благодарят хозяйку, выходят в дождь. Лейтенант Елагин, чтобы не задерживаться, не стал делать перекличку, заставил лишь по порядку номеров рассчитаться.
Захлюпала нестройно десятками ног по лужам колонна, потекла дальше по избитой войной дороге. Куда идут, где их конечный пункт — никто не знает, кроме лейтенанта Елагина. Но он держит все в секрете, под разными предлогами уходит от прямого ответа. Даже где намечен следующий ночлег, не говорит.
Спасаясь от грязи, солдаты взобрались на железнодорожную насыпь. Ветка еще не была восстановлена, на рельсах краснела ржавчина. Местами полотно было разворочено, а рельсы загнуты в разные стороны, будто легкие проволочные прутья. Мосты взорваны. По обеим сторонам насыпи, в кюветах, насколько хватало глаз, валялись скелеты обгорелых вагонов, платформы, «тигры», пушки, грузовики, кургузые немецкие паровозы. И чем дальше, тем больше.
Солдаты брели, рассыпавшись по железнодорожной насыпи. Кто мелко семенил, ступая на каждую шпалу, кто, наоборот, шагал широко — через одну, кто для пущей безопасности шел бровкой вдоль полотна. Ребята помоложе и поздоровее, дурачась, пытались идти по рельсам — соревновались, кто дальше пройдет, не соскользнув с гладкой поверхности.
Дорога эта к вечеру привела их к станции, на окраине которой они остановились на очередной ночлег. И тут Гурин впервые узнал, что не везде гостеприимство в чести, и сильно удивился этому: как можно?! Оказывается, можно…
Когда сержант Бутусов открыл калитку и, не обращая внимания на визгливый лай собачонки, ввел группу солдат в чистенький дворик, навстречу им выскочила с непокрытой головой разъяренная женщина.
— Ну, куды вас?.. Куды вас?.. — замахала она руками.
— Здорово, хозяйка, — поприветствовал ее Бутусов. — Принимай гостей. Красивых, молодых! — балагурством он пытался сбить ее с дурного тона, но она кричала свое: