— Нэма от вас покою ни днем, ни ночью. Идуть и идуть. Шо моя хата з краю? Шо то за жнзня? И усим дай да дай. У мэнэ вжэ нэма чого даваты.
— Ну, такая молодая и красивая! — продолжал шутить Бутусов. — Сколько примете — пять, десять? Хата вон какая большая.
— Ни одного не пущу! Надоилы уеи. Гэть з мого двора! — махнула ока рукой, будто кур чужих гнала с огорода.
— Э, нет, так дело не пойдет, — посерьезнел Бутусов. — С немцами, наверное, так не разговаривала?
Ух, как взъярилась от этих слов молодка! Будто шилом ее укололи. Руками замахала, закричала:
— Ты, чертяка рыжий, мэкэ нимцямы не дорикай! Я их не кликала сюды. И як я з нымы разговарювала, ты не слыхав. Як бы тэбэ до них, я б подывылась…
— Прекратить разговоры! — скомандовал сердито Бутусов. — Разболталась! Сейчас действуют законы военного времени. А здесь тем более — прифронтовая полоса. И я вас живо спроважу под трибунал! Там вам разъяснят, что к чему. — Обернулся к солдатам: — Десять человек, шагом марш в хату. И будьте как дома. А вам приказываю растопить печь — солдатам надо до утра просушить свою одежу. Постыдились бы! Раненых солдат на улице хотите оставить в такую погоду! Приду проверю, — и он погрозил пальцем притихшей хозяйке.
Солдаты неуверенно направились к крылечку, сержант вытянул руку за спиной Гурина, сказал:
— Ладно… Пять человек — хватит. Остальные за мной.
Тщательнее, чем обычно, солдаты вытерли ноги о соломенную подстилку у порога и несмело, по одному просочились в хату. Чистенький пол, недавно смазанный, еще издавал запах глины и коровьего кизяка. Печь побелена, поддувало и чугунная дверца окаймлены ровной черной лентой. На камине нарисован большой синий куст, к которому с двух сторон тянулись такие же синие голуби.
Дверь в горницу была открыта, и солдаты, словно в убежище, осторожно прошли туда, расселись на лавке рядком, как ласточки на проволоке, молча рассматривали внутренность хаты.
Вошла хозяйка, затопила печь. Она несколько раз выходила, приносила то дровишек, то ведро с углем. Молча, не глядя на гостей, исполняла свою работу.
Наконец печь разгорелась, потянуло теплом, потеплела и сама хозяйка:
— Вы уж извиняйте, шо так получилось…
— Ничего, — ожили солдаты. — Бывает…
— Война, от нее никому не сладко.
— Утром тилько уехали ваши, два дни жили. Цилый день поралась, поки убралась, а тут вы… Но ничого… Раздягайтесь. Може, вам зварить шо? — примирительно спросила она.
— Нет, не надо, — отказались солдаты. Их очень резануло слово «ваши» в ее речи. Может, это и была случайная оговорка, но они при этом слове, как по команде, переглянулись, и у всех в глазах можно было прочитать одно: «Вот зараза!» Очень им было это обидно.