Оставшись один, по некотором размышлении поначалу шокированный Абдулов решил, что разговор со старым приятелем пошел ему на пользу. Все-таки надо отдать должное Семенову — он умеет отделить важное от второстепенного. Картина происходящего увиделась Абдуловым в ином свете. Она не стала привлекательнее, нет, но выглядела проще, циничнее, и, что ни говори, теперь Абдулову легче было сделать выбор. «Я и взаправду, слава богу, не Джордано Бруно…»
Из приятного в повестке дня значилась встреча с Алиной. Абдулов вспомнил идиотский телефонный звонок: «Приструни свою девку». Чушь какая-то! Оправившись тогда в ванной от первого шока, он пришел к выводу, что тут недоразумение, глупость. Кто-то ошибся номером. Какая еще «девка»? Что значит «свою»? Что значит «приструни»? Что вообще имеется в виду? Кто? Алина? Нина? Или любая из сотрудниц его команды? Нет, не может быть, чтобы звонили ему, потому что он в этом ничего понять не может. Это бессмыслица.
…Только бы Алине не пришло в голову снова выяснять отношения. После Бутырки такое занятие казалось ему самым идиотским расточительством драгоценного времени. Неужели им больше нечего делать вдвоем? Нет, не такая она все-таки дура — должна понимать, человек только что из тюрьмы, намаялся, и заводить с ним разговор об Олеге (из-за него, кстати, он безвинно мучился в Бутырке) бестактно. Алина не такая… Она будет его жалеть, гладить по щекам, по рукам, целовать плечи — бедненький, как тебе не повезло! Гады, как они могли? А он — как хорошо, что она не видела его сразу после тюрьмы, — скажет: ерунда, малыш! Настоящий мужчина должен пройти через все. Сделает непроницаемое лицо, сожмет зубы так, что желваки заиграют на скулах, и Алина, заглянув в его бесстрастные мужественные глаза, кинется целовать его еще пуще. В конце концов, у нее, кроме него, Абдулова, сейчас больше никого не осталось — не может Алина этого не понимать! Прогонит мужичка, а где еще такого найдет? Он ведь не самый последний человек на свете. И классно у них все получается — как тогда у него в кабинете. Абдулов аж задрожал, вспомнив их секс на следующее утро после смерти Олега: разодранный шелковый бюстгальтер Алины, впившиеся ему в плечи золотые ногти — секунду назад нацеленные на его щеки, теперь они выполняли роль шпор во время бешеной верховой езды; обнимая его бока коленями, вонзая ногти ему в лопатки, она кричала: «Еще! Сильнее!» — и, как в бреду, в беспамятстве шептала другое — непристойное, безотчетное, безумно возбуждающее… «Хочу, — сказал себе Абдулов. — Хочу еще тысячу таких же свиданий. И я получу их».