Фил жил в каком-то чулане у татарки, которая растлила его с малолетства. Карманник поневоле, отсидел три с половиной года, прочитал кучу книг: Сидни Шелдон, Джеймс Роллинс, Мэри Хиггинс Кларк, Джоди Пиколт, Тесс Герритсен… и т. п. У него не было ни души во всем мире, отец – Воздух, мать – Солнце, и выдуманная биография, в которой Фил жил в нью-йоркском пентхаусе, ездил на шикарных машинах, трахал роскошных шлюх, вмазывался дорогущими наркотиками… Краденое выменивал на дешевый амфик. Он был тощ, как облетевшая осина. Его подельник – коплиский домкрадчик, хохол и психопат Мишка Горлук по кличке Гаврош – носил оселедец (на затылке татуировка паутины), колол черный и драл блядей исключительно в зад, не предохраняясь. Он снимал угол в общаге на Сирби. Их взяли, когда Миха делал «баню». Фил вынес табуретом окно и выпрыгнул, сломал ногу, хромал и говорил придушенным голосом. В Ямияла ему стало получше – лекарство подействовало, он долго расспрашивал меня про Копенгаген, как туда добраться сушей, как лучше, где там зависнуть… я посоветовал начать с Кристиании: гренландка Кис или старуха Гамлекрау приютят стопудово (спать со старухой Филу не впервой). Когда рассказал про поезд из Мальмё, его лицо сделалось похожим на маску и он замолк, ушел в себя, больше вопросов не было, теперь он знал всё. Скоро он бежал. Нас повели в вильяндиский миграционный департамент: фотографии, бумаги. Два санитара. За всю поездку Фил мне сказал всего несколько слов: «Посмотри на это здание. – И кивнул в сторону кривой башни из белого кирпича. – У меня от него изжога». А потом подмигнул и глазами указал на ноги санитаров – оба были в сандалиях – и улыбнулся. Как только нас вывели, он исчез, никто не успел и глазом моргнуть. Я заметил, как метнулась за угол его зеленая рубашка. «Ну, вот дурак, – вздохнула соцработница. – Так ведь всю жизнь бомжевать будет». Пять лет спустя в супермаркете он подошел ко мне: «Дяденька, дай крону, а?». Не узнал. Я дал две кроны бумажкой. Он даже не поблагодарил, быстро превратился в тень. Сквозь него проглядывали полки с блестящими упаковками рождественских гномов, банки с портретом Моцарта, марципановые игрушки, золотые яйца…
Сулев улыбался, но в глазах его был стеклянный ужас, тихий стон, который скребся под кожей; я это понял по тому, как деревянно он покачал головой, прикусив губу. Затем он тяжело вздохнул, посмотрел вниз, в пол, поднял глаза и сказал тихо:
– А знаешь, Ристо сейчас в Ямияла…
И я ощутил силу Рока. Так вот в чем дело! Я не просто так встретил Сулева! Он не просто так шатался у моря. Тут не было никакой случайности! Чистая закономерность – Закономерность, Судьба. Сулев ходил в психиатрическую клинику на Палдиском шоссе, узнавал о переводе сына из Ямияла в таллинскую клинику обратно: – Возможно ли это? – Нет, невозможно. – Тогда вещи… – Какие вещи? – Какие-то вещи Ристо пропали… Как всегда, чего-то недоставало – его сын утверждал, что его обокрали: дневники, записи, рисунки… Над ним смеялись… Рисунки… Ха-ха… еще нарисуешь, слова напишешь заново… Я сказал, что очень может быть, что докторишки прихватили, со мной так было в Норвегии: у меня украли не только мои записи, но и наброски романа, который я писал на английском, и еще – письмо, которое я писал самам