Я остался один и падал в никуда. И я стал частью этого «никуда», находился внутри него. Мне захотелось вернуть машину назад, взреветь мотором, чтобы почувствовать биение жизни моей машины. Мне не хотелось умирать в тишине.
Сквозь туман начал пробиваться свет посадочного огня. Он был чересчур расплывчатым, чтобы служить ориентиром, но быстро становился все более и более ярким. Высоко, слишком высоко. Я потянул штурвал, и он задрожал в моих руках. Скорость была на пределе. Огонь вспыхнул ярче и оказался совсем близко, и я увидел за ним рябь на воде. Внезапно все встало на свои места. Подо мной появилась плоскость, и теперь я знал, где нахожусь.
Высота четыре фута — слишком высоко. Я толкнул штурвал вперед и взял немного на себя, и мой «Бивер» опустился на два фута ниже. Штурвал снова начал вибрировать, я опять потянул его на себя. Полет закончился, послышался легкий всплеск воды, и поплавки коснулись поверхности озера.
Все кругом заволокло туманом. Меня окружала мутная пустота, но теперь все было иначе, я снова был на земле. Второй огонь вспыхнул, стал ярче и уплыл назад, и я стал ждать, когда «Бивер» закончит свой пробег.
Мы слегка покачивались на волнах, возникших при посадке. Мотор принялся чихать и не мог сократить пробег машины, но в эту минуту я наслаждался тишиной.
— Да, — тяжело вздохнул Джад за моей спиной, — да.
— Добро пожаловать в Россию, — сказал я.
— Да, — повторил он и вдруг весело добавил: — Мне пришлось пережить довольно неприятные минуты.
— Это лишь слабое подобие моих переживаний, приятель. Я сейчас как выжатый лимон.
— Ты знал, что потеряешь огонь из виду?
— Да. Это было необходимо, если я снова собирался найти его в нужном месте.
— Не зря тебя хвалили в Лондоне.
— Неужели меня еще ценят?
— Там сказали, ты — лучший из всех, кого они знают.
— Только недостаточно морально устойчив, не так ли?
Он промолчал.
— Когда совершишь множество подобных вылазок, — заметил я, — возникает желание ощутить уверенность, что люди, посылающие тебя на такие задания, представляют, что они делают. Поэтому невольно становишься нетерпеливым к чужим ошибкам. А сидя в Лондоне за письменным столом, это можно назвать моральной неустойчивостью.
Джад снова ничего не ответил. Я прибавил газу и повернул на курс триста десять градусов, чтобы, как мне казалось, направить «Бивер» параллельно берегу. Вдруг с правого борта из тумана выплыл крошечный мысок. Я подал машину в сторону и вернулся на прежний курс. Теперь из тумана показался плоский серый берег, я сбросил газ, левый поплавок чиркнул по камню, но не настолько сильно, чтобы получить пробоину.