Это был крест. Квадратный крест, обрамленный белой полосой. Затем набежала рябь, и я принялся крутить головой, стараясь его разглядеть. Рябь постепенно исчезла, и крест обрел четкую форму — старый крест Люфтваффе.
Я слез со скалы, направился к «Биверу» и извлек из него резиновую лодку… Хоумер удивился, притащил свое ружье и дробовик.
— Могу я чем-нибудь помочь, сэр?
— Думаю, там, под водой, самолет. Если хотите, можете помочь грести.
Я спустил лодку на воду и греб, стараясь удерживать ее в пяти ярдах от скалы, затем позволил ей дрейфовать и лег лицом вниз, стараясь не двигаться. Хоумер орудовал веслом. На дне озера я разглядел контур какого-то продолговатого предмета, слегка заросшего водорослями.
Затем я увидел скалящийся череп. Абсолютно белый и чистый среди ила и грязи, которые скапливались на дне. И зубы были белыми и ровными, за исключением одной стороны, где неожиданная пустота создавала впечатление кривой ухмылки. Видно, он пребывал здесь достаточно долго, если научился находить в этом мире что-то забавное.
Лодка медленно дрейфовала. Я видел узкое пространство между стенками кабины, заиленные круги приборов на панели, бесформенный куль тела, или, вернее, то, что от него осталось, поблескивающую белую кость у нижнего края куртки и голову, возлежащую на его коленях. И это совершенно естественно, если сидеть несколько недель, месяцев или лет — не важно, сколько минуло, — пока рыбы достаточно не осмелеют, чтобы начать растаскивать вас по кусочкам.
И коль скоро рыбам некуда спешить, а они очень дотошны, то со временем вряд ли найдется убедительный повод голове оставаться там, где ей полагалось бы быть. Пройдут еще годы, и умиротворяющее мягкое илистое покрывало озерного ложа накроет все и все вберет в себя.
Я поднял голову. Скала, с которой мы стреляли, находилась немного впереди и чуть в стороне. Крест, который я увидел сначала, скорее всего, был нарисован на конце крыла. Я прикинул, как самолет был расположен относительно берега, затем опять взглянул вниз.
Мы сдрейфовали на несколько футов к одной стороне самолета. Теперь я мог различить длинную прямую линию фюзеляжа, большой горб кабины с крышей, напоминающей теплицу, и сразу за ней другой крест между буквами «J» и «О».
Я помахал Хоумеру — мол, греби обратно, — и он переместил лодку к кабине. Задний люк был открыт, и обрывки лестницы свисали как водоросли. Пока нас снова сносило течение, опять мелькнула белозубая кривая ухмылка, но обращенная уже не ко мне, а только к небу, где не было рыб.
Я снова выпрямился и вытер лицо рукой.