Перед самым погребением рота за ротой вскинули оружие, чтобы отдать последнюю воинскую почесть мертвым.
И тут совершенно неожиданно трое бойцов из приданного ИПТАПа — истребительного противотанкового артиллерийского полка — начали на трофейных аккордеонах мужественную, героическую мелодию похоронного марша «Вы жертвою пали».
Трофейные аккордеоны «Хорх», непривычные к высоким взлетам людской боли и решимости, несколько вразнобой, однако мощно, страстно отпевали погибших крюковцев:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу…
И по мере того как набирала силу, крепчала, возвышалась над утренней землей клятвенная мелодия, солдаты вспоминали и вещие слова марша. И вот уже весь полк, сильно изреженный, но не побежденный, — кто громким шепотом, а кто смелее, — пел слитно, одухотворенно…
Отгремели ружейные залпы, автоматные очереди. Отработали свой урок самые сильные и умелые землекопы. Отхлопотали на братской могиле саперы, установившие временный, деревянный обелиск. И опять, как ни в чем не бывало, начали возвращаться на высоту певчие степные птицы, радуясь наступившей полной тишине. Нигде больше не стреляли.
Мехтиев распорядился выдать солдатам по кружке бессарабского вина, чтобы помянули однополчан, которым ничего отныне не надо, кроме памяти живых. И сразу после завтрака стрелковый полк и приданные ему артчасти, так и не успев разобраться в трофеях — что могло пригодиться самим, а что подберут трофейные команды, — построились вдоль большака, ведущего на юг. Если бы не захваченные у противника автомобили, то полк на вид представлял бы всего лишь батальонную колонну.
Вдвоем с Невским Мехтиев обошел и свой полк, и артчасти, поблагодарил за храбрость, вручил первые медали «За отвагу» и расстался с артиллеристами.
Дальше их пути расходились, вернее, у них были разные задачи: Невский со всей артиллерией должен был примкнуть к своей дивизии, которая находилась уже на марше из Котовского, а Мехтиев, выполняя приказ командующего фронтом, поведет полк в город Чернавода.
Победа обычно оплачивается большой кровью, но эта, вчерашняя, стоила 1041-му полку слишком дорого, и Мехтиев чувствовал на душе тот нерастворимый осадок горечи, который останется теперь на всю жизнь, наравне с тем, что испытывает он с самого Кавказа, к чему прибавлялась потом боль других потерь — на Донце и на Днепре, на Ингуле и Ингульце, на Южном Буге и Днестре.
Однако «нужно было жить и исполнять свои обязанности», как мудро сказал однажды писатель.
Мехтиев подал команду — и колонна двинулась к сверкающему руслу накатанной дороги, где и без того не ослабевал поток машин: орудийных тягачей, крытых грузовиков полевых госпиталей, штабных автобусов… То были, может, армейские или уже фронтовые тылы.