— Два!… Обои — не тетрадь, обратная сторона пропадает.
— На обоях пишете? — поразился я.
— Обои, топографические карты — это великолепно, — майора Антонова забавляло мое неведение. — В прошлом году месяца два вообще ничего не было. Пришлось на старых газетах писать, чтобы вся работа не стала.
Я не удержался, присвистнул…
— Слушай, Павел Викентьевич, не стращай мне парня, — забеспокоился Никандров. — Человек, можно сказать, первый час на работе.
Начальник отделения молча, словно клянясь, поднял два пальца.
— Черт с тобой — пусть два!… Ну, действуй! — Никандров пожал мне руку. — Характеризовать тебе Антонова не буду. Сам видишь — вымогатель. А так дядька добрый.
— Ты к себе в горотдел? Погоди минуту… Щукин! Товарищ Щукин! — крикнул майор Антонов, открыв дверь в коридор.
— Зачем? — недовольно спросил Никандров.
— А обои?
— Сам привезу. Раз обещал…
— Э, не! — рассмеялся майор Антонов. — Знаешь, как сказал некий философ? «Добрые деяния никогда не следует откладывать: всякая проволочка неблагоразумна и часто опасна»… Поедете с товарищем майором, Щукин, — приказал он вбежавшему между тем в кабинет низкорослому крепышу со старшинскими погонами. — Он вам обои даст — два рулона. И прямо их ко мне! Никому ни кусочка, пусть хоть в ногах валяются.
— Так точно! — рявкнул старшина…
Они ушли. Майор Антонов посмотрел на меня, усмехнулся:
— Представляю, как забавно выглядит со стороны вся наша торговля! Но мы в самом деле погибаем от безбумажья. Протоколы, постановления, ордера… До войны были всевозможные печатные формы, а ведь теперь ничего. Все от руки, от руки… Кстати, как у вас почерк?
— Вроде, нормальный. В школе не жаловались…
Он стал расспрашивать меня о ноге, о фронтовой всячине, о родных… Я отвечал немногословно, не распространяясь, и одновременно приглядывался к начальнику отделения.
Пока мы трусили в кошевке, майор Никандров рассказал мне кое-что об Антонове. В прошлом ответственный работник следственного аппарата наркомата внутренних дел, он за какой-то служебный проступок был незадолго до войны понижен в звании и послан «на укрепление» сюда, в этот промышленный город. Жена не захотела оставлять московскую квартиру, не поехала с ним. Так и живет бобылем, без семьи, и до сих пор за все время ни разу в Москве не был, хотя возможности представлялись. Больше того, наркоматские друзья дважды устраивали ему перевод на более высокие должности поближе к столице, с перспективой вернуться на старую работу. Но он каждый раз решительно отказывался.
Было Антонову лет за пятьдесят. Сухой, подтянутый, с резкими прямыми бороздами вдоль удлиненного лица, он чем-то здорово смахивал на Дон Кихота, но только без бороды и усов. Да и в глазах не горел фанатичный огонь, как у рыцаря печального образа. Наоборот, небольшие его глаза, теплые, внимательные, смягчали его в общем-то суровое лицо. Лишь временами в них появлялось какое-то необъяснимое и непонятно чем вызванное ледяное презрение к собеседнику, и тогда, что бы Антонов ни произносил, все звучало едко и обидно, даже самые обыкновенные слова, сами по себе нисколько не обидные.