К моему удивлению, она не подалась. Странно…
Насколько я знал, Иоганн Карлович не имел привычки запираться на своем рабочем месте. Я предположил было, что крестный уехал домой, позабыв по рассеянности, свойственной многим светлым умам, выключить свет. Хотел уже отправиться восвояси, но неожиданно из кабинета раздался громкий, какой-то простуженный голос, явно не принадлежащий крестному:
– Итак, я покончил с ним, и теперь сижу здесь, с тобой, – кто-то громко захохотал.
Услышанное мало сказать удивило – оно просто ошарашило меня. Полумашинально я снова попытался открыть дверь. Тщетно. Тогда постучал. Ответа изнутри не последовало.
Я снова постучал, теперь более настойчиво. Молчание. Тут, однако, из кабинета донеслись какие-то звуки, напоминающие долго сдерживаемый, но вдруг прорвавшийся наружу кашель.
Я позвал:
– Иоганн Карлович, крестный, это я, Peter!
Звуки прекратились.
Потом я услышал голос крестного. Иоганн Карлович говорил что-то очень тихо, раздраженно-испуганной скороговоркой, слов я не разобрал.
Затем он замолчал, и после небольшой паузы сказал уже своим привычным голосом:
– Подожди, я сейчас выйду.
Через несколько секунд дверь слегка приоткрылась. В образовавшемся проеме встал Иоганн Карлович. Он был крайне бледен:
– Что случилось, Петя?
Крестный, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке: он глубоко и часто дышал, периодически покусывал нижнюю губу, что всегда было у него проявлением сильного волнения.
Едва я открыл рот, как Бауме прервал меня:
– Приходи завтра, прошу тебя, нынче я очень занят, – сказал он отрывисто. На лбу Иоганна Карловича выступили мелкие, блестящие капельки пота.
Из кабинета снова раздался кашель. Я не смог сдержать естественного в такой неординарной ситуации стремления к познанию, приподнялся на цыпочки, глянул через плечо крестного внутрь комнаты.
Возможно, я повел себя не особенно деликатно, хотя мои действия в значительной степени смягчает то обстоятельство, что я был Иоганну Карловичу далеко не чужим человеком. Иногда, впрочем, небольшая бестактность приносит значительно больше пользы, нежели неукоснительное соблюдение правил хорошего тона.
Так случилось и в тот вечер. Картина, открывшаяся моему взору в кабинете, была, мягко говоря, небезынтересна. Рабочий стол, на чьей поверхности неизменно царил полный порядок, на сей раз очень походил на своего трактирного собрата, за которым буйно гуляет богатый купец-беспоповец с Преображенки, вырвавшийся ненадолго из поля зрения блюдущих аскетизм паствы наставников-вероучителей. Бутылки со смирновской водкой, французской минеральной водой «Vichi», тарелки с салом, кислой капустой, гусятиной, блинами свидетельствовали, что трапеза была в полном разгаре.