— Разве было так плохо, м-м-м? Великий О дин должен любить многих и многих, ибо даже одна ночь с ним способна сделать троллквинну счастливой.
— Ты льстишь мне, Лаувейя. Хотя, признаюсь… огнь твой поистине воспламеняет.
— Иначе и быть не может, Отец Дружин. Спасибо тебе. Спасибо, что не оттолкнул, что не позволил гордости и себялюбию возобладать над моей нуждой. Я не стану отнимать тебя у Фригг. И никогда б не отняла, даже если б хотела.
— Ты не отняла бы, — покачал он головой. — Да, я любил многих дев. Ту же Гуннлёд. У меня много детей. Валькирии, мои дочери, лучшие воительницы, каких знает мир. Но оскорблять жену неверностью — это ронять своё собственное достоинство, Лаувейя.
— Я поняла, — меховая полость соскользнула, она прижалась к его груди. — Я знаю, что тебе было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я всё-таки хороша сама, — великанша лукаво улыбнулась, — и плохо, потому что ты думал о Фригг. Спрашивай теперь, бог О дин. Клянусь, я отвечу честно, скажу всё, что мне известно.
— Ты слышала уже мои вопросы, искусная троллквинна.
— Руны приходят во сне, Отец Дружин. Они кружатся в хороводе, и в какой-то миг ты начинаешь видеть только одну. Смотришь сквозь неё, как сквозь окно, и видишь за ним обозначаемое. Я ничего не преувеличиваю и не скрываю, великий бог.
— Почти что так же руны пришли и ко мне. Когда я в первый раз висел, пронзённый собственным копьём.
— Это было здесь? — голос Лаувейи падает до шёпота, пальцы касаются свежей, едва закрывшейся раны на груди Отца Дружин. Только его сила не позволяет крови вновь отворить дорогу.
— Да, — от прикосновения великанши по мышцам и жилам разбегается приятное щекочущее тепло. — И тогда я увидел те самые, изначальные, первичные руны. Которые, собственно говоря, ты и знаешь. А теперь ответь, почему добавили именно то, что добавили?
Лаувейя покачала головой.
— Клянусь твоими же священными браслетами, мы, хексы, все увидели одно и то же. Приняли, как оно есть. Дальше пользовались, а не задавали вопросы.
— Огромные руны на льду — для чего они?
— Я надеюсь, что их магия поможет оборониться от пришлецов, если они окажутся враждебны. Но другие йотуны верят, что смогут с их помощью натравить незваных гостей на Асгард.
— У них валуны на плечах вместо голов, — проворчал Отец Дружин. Пальцы сами легли на гладкое белое плечо, скользнули вниз, к локтю; если эта кожа и морок, то морок великолепный. — Таким гостям любые хозяева — в тягость. Из собственной горницы выкинут и скажут — оно так и было.
— Я не спорю с гримтурсенами. Мой народ и впрямь на редкость упрям. Умнее будет во всём согласиться, но потом направить дело, куда потребно нам, а не им.