— Не туда смотришь, Калюжный. Видишь? Желтые пятна на кончиках?
— Так это, может, от курева.
— Да нет, Калюжный, это следы йода. Будешь ему помогать. Делать все, что он скажет. Понял?
— Вас-то я понял, а как я его пойму? Он же ни бельмеса по-русски.
— А ты с ним по-немецки поговори. Кому врач нужен, нам или им? Ты в школе какой язык изучал?
— Немецкий.
— Ну вот и примени свои знания.
Калюжный помялся:
— Тройка у меня по-немецкому была. Но несколько фраз я помню точно.
— Например?
— Ви хайст ду? Их хайсе Федя. Ну, и так далее.
— Ну, этого, Федя, тебе будет вполне достаточно. Ты все поймешь. Хочешь, чтобы лейтенант выжил? Дюбин вас будет охранять. Посидит тут с винтовкой.
Бойцы уже сидели вокруг костра и хлебали из котелков и касок густое нелюбинское варево.
— Кондратий Герасимович, — окликнул Воронцов Нелюбина, хлопотавшего вокруг ведра, — ты сразу-то не перебарщивай. Не ели небось по нескольку суток. Понемногу им сейчас надо. Пусть поспят пару часов, а там снова покорми.
— Слыхали, что командир сказал? — Нелюбин поднял над головой кружку. — Вот ваша норма! И — ни ложки больше. Иначе заболеете смертельной болезнью.
— Как же эта болезнь называется, хвершал? — усмехнулся один из бойцов, приставших к обозу в лесу.
— Есть у этой болезни и научное название, только я его не помню. А по-народному она именуется заворот кишок.
— Так как же они, товарищ лейтенант, завернутся, если полные будут? Пустые скорее завернутся.
— Повторяю, кто еще не понял: кишки у голодного бойца заворачиваются не от голода, а от жадности и неосторожности при приеме пищи. Больше повторять не буду. Вон вам и командир то же самое сказал.
Воронцов, слушавший разговор Нелюбина с бойцами, сделал тому знак. Тот сразу прервал свою политбеседу.
— Я пойду обойду вокруг. Посмотрю. Если вернется Степан с людьми и если у него что-то важное, скажи ему, чтобы шел мне навстречу. Если там все спокойно, пусть кормит людей и отдыхает.
Осенью, даже ранней, пасмурный день в вечер переходит незаметно. На землю опускается какая-то тоска, ты поднимаешь усталый взгляд, чтобы посмотреть, что там виднеется, вдали, но уже смутны очертания впереди и тяжел шаг, и хочется сесть где-нибудь на пеньке или поваленном дереве и не думать ни о чем, кроме самого заветного, о чем не признаешься никому, даже самому себе, и то не всегда. Вот и Воронцова стали одолевать невеселые мысли. Он остановился и стал осматривать в прицел ближайшую лесную опушку, увидел поваленную березу и пошел к ней. Не доходя до березы шагов пяти, заметил остатки парашюта, уже проросшего травой, и длинный, метра полтора, металлический контейнер, выкрашенный болотно-зеленой краской. Внезапная находка развеяла его мысли. Он внимательно осмотрел контейнер. Сомнения быть не могло, он сброшен с самолета еще прошлым летом или зимой. Мыши посекли шелк парашюта и стропы. Но контейнер остался в полной сохранности.