Немцев заперли в погребе. Выставили часового.
Лейтенанта перенесли в баню. Воронцов нагнулся к носилкам, спросил летчика:
— Горичкин, ну как ты? Держишься?
— Хреново. Знобит, — ответил тот нехотя и отвернулся.
— Ты держись. Немного осталось. Скоро перейдем. А там тебя сразу в госпиталь.
Конечно, лейтенант понимал, что без врачебной помощи ему с такой раной жить недолго. Срочно нужен врач. Лицо летчика распухло. Губы посинели. Врач. Хотя бы фельдшер. Но где его возьмешь? И тут Воронцов вспомнил, как в дороге один из немцев, тот, который во время захвата был мертвецки пьян и очнулся только в лесу, часто поглядывал на повозку с лейтенантом. Однажды подошел к нему и что-то сказал, указывая на повязку. Что-то его не устраивало либо в том, как была наложена повязка, либо он все же имел в виду состояние раненого. Но Калюжный оттолкнул немца, видимо, думая, что тот снова претендует на то, чтобы его везли на телеге. Немец покачал головой и снова дважды повторил незнакомое слово. Он сказал: «Eine Geschwulst». Гешвульст, гешвульст, повторял про себя Воронцов, пытаясь выловить из памяти перевод этого слова. Опухоль! Точно, немец сказал, что у лейтенанта начинается опухоль! Значит, он хотел их о чем-то предупредить. А может, он, тот проспавшийся пьяница, и есть фельдшер или даже врач?
Воронцов приказал танкисту, охранявшему дверь в погреб, вывести пленных.
— Wir haben Krank, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Wir machten Arzt. Helfen Sie mir, bitte.
— Ich bin Arzt, — тут же ответил немец. Обут он был в опорки, которые оставил ему Полевкин после того, как стащил с него, спящего, сапоги.
— Gehen sie, bitte, — сказал Воронцов и кивнул ему на баню.
Калюжный сидел на порожке и тоскливо смотрел в овраг, который начинался сразу за баней, огибал луг и уходил в сосняк, поднимавшийся сплошной высокой стеной в полукилометре от хутора. По лицу стрелка было видно, что лейтенанту стало совсем худо.
— Вот, Калюжный, доктора привел.
— Да разве ж он доктор? Пьяница горький!
— Самые лучшие доктора всегда — пьяницы. Ты разве не знал? У нас в районе хирург до войны был. Так он без стакана спирта к больному не подходил. Вот так, Калюжный. Тоже, между прочим, имел немецкую фамилию.
Калюжный внимательно посмотрел на пленного.
— Думаете, он соображает?
— А посмотри на его руки. — И Воронцов кивнул немцу: — Der Arm… Zeigen Sie mir der Arm.
Немец протянул руки. Пальцы его дрожали.
— Да, — покачал головой Калюжный, наблюдая за тем, как ходили ходуном пальцы пленного немца, — сильно он там, в деревне, перебрал. Тут не одним стаканом пахнет.