— Наш закон.
— Воровской, что ль?
— По пыльной доро-огя, под строгим конво-оям…
Несколько дней спустя, когда обоз входил в лес, Нелюбин заметил, как к Золотареву подошел один из танкистов и завел разговор. Он догнал их, прислушался.
— Ты, Золотарев, особо тут не блатуй, — говорил танкист. — Тут тебе не воровской шалман. Курсант — человек суровый. Но справедливый. Если ты еще на него рыпнешься, получишь штык под ребра.
— Да что вы, ребята! Что вы! Вы меня неправильно поняли…
— Правильно мы тебя поняли. Правильно.
Некоторое время шли молча.
— Я тебя предупредил. — И танкист похлопал Золотарева по плечу. — Пиджак у тебя, Золотарев, стильный. У меня на гражданке такого не было.
— А кем ты был на гражданке? — делая вид, что принимает шутку танкиста за чистую монету, спросил Золотарев.
— Следователем прокуратуры. По особо важным делам.
— Ой, паря, туфту лепишь! Ой, лепила! Если б ты был следователем, то в танке бы простым стрелком не сидел. В других бы войсках припухал. Где тушенку в кашу погуще кладут и марухами в землянках пахнет, а не портянками Дюбина. Ой, за фраера меня покнацал!
Танкист посмеялся вместе с Золотаревым, потер подбородок и сказал:
— Так ты, я думаю, понял, что и мы тут все фраера битые.
— Ну да!
Летчик некоторое время шел, держась бледной рукой за тележную лестницу. Но вскоре рука его стала соскальзывать вниз, и Воронцов подхватил его и окликнул Степана, чтобы тот помог ему положить лейтенанта на повозку.
— Где Калюжный? — спросил лейтенант.
— Калюжный в охранении.
— Он должен быть здесь. Кто отдал приказ послать его в охранение?
— Я. — Воронцов подоткнул под ноги лейтенанта край серо-зеленой немецкой шинели, которой был укрыт летчик. — Во взводе приказы отдаю я. Предлагаю вам усвоить это обстоятельство как необходимую неизбежность и больше к этому не возвращаться.
Лейтенант устало прикрыл глаза, и вскоре голова его в плотном кожаном шлеме, из-под которого виднелась белая полоска бинта, заколыхалась, как у ребенка, уснувшего на родительском плече. Летчик не доверял им. Ни ему, Воронцову, ни младшему лейтенанту Нелюбину, ни даже своему стрелку. Ну и черт с ним. Не бросать же его теперь.
К вечеру они миновали стороной небольшую деревушку, обогнули обширное болото и заночевали в сухом сосняке, заросшем черничником. Нелюбин снова заварил кулеш. Немцев больше не связывали. Днем они вместе с бойцами выталкивали из болотины повозки, и, когда переправлялись вброд через речку, переносили на себе мешки. А когда остановились на ночлег, вместе со всеми собирали хворост и потом уселись на корточках под сосной и задремали.