После этого она перестала применять орудие сладостной пытки, а, я, на всякий случай, выбросил его совсем.
На четвёртый день голодовки я ушёл на пару часов в свою квартиру, переставить мебель на высохшем полу. Лариса хотела со мной.
— Это не женский труд, — возразил я, — обойдусь сам.
Вернувшись обратно, я застал незнакомую гостью. Они с Ларисой болтали за столом… и пили портвейн.
— Что такое? — возмутился я.
— Вадик, мы не виделись с подругой полгода, пришла с бутылкой, не выгонять же!
— Она не сказала Вам, что четвёртый день без пищи? — обратился я к подруге.
— Да ну? За что Вы её голодом морите?
— Извините, — еле сдержал я бешенство, поднял со стола ополовиненную бутылку и выставил за дверь на лестничную площадку.
— Она ждёт Вас! — раскланялся потом я.
Гостья хотела, наверняка, сказать ещё что-то обидное, но Лариса тихо произнесла:
— Уходи Вика.
Вика хмыкнула, но поскольку я никогда не видел, чтобы кто-то из подруг спорил с Ларисой, удалилась.
— Я уж не говорю о том, что ты нарушила слово родителям, пить после голодовки просто опасно и глупо, — сказал я в расстроенных чувствах.
— А ничего не случится! Я крепкая! — махнула девушка рукой, — давай я салатик сделаю, мы же купили овощи на восстановление.
— Делай, — согласился я покладисто, во время голодания выделяется на язык ацетон, а я ещё и надышался им в своей квартире и, возвращаясь, мечтал покушать, чего бы, конечно, не допустил, если б не этот случай. И главное, раз Лариса выпила, лучше закусить, чтобы не раздражать желудок одним вином.
А она, дорвавшись наконец, до алкоголя, весёлая летала между комнатой и кухней и напевала, задевая меня:
— А ты такой холодный, как айсберг в океане…
Потом мы испытали с ней блаженство первого поедания пищи после голодания. Обыкновенный винегрет, чуть сдобренный растительным маслом, казался вкусным необыкновенно.
— Ешь малыми порциями, так положено, — учила Лариса, раскрыв мамину книжку.
— Понял, — согласился я и начал тщательно пережёвывать мелкую порцию пищи, не для того, чтобы легче усвоилась, а помочь своим примером преодолеть зверский аппетит нарушительнице обетов, написанный на её лице после приёма портвейна.
Весьма осчастливленные насыщением, мы плюхнулись на кровать дожимать блаженство сексуальными радостями.
— Как же со словом предкам? — спросил потом я.
— Всё, всё, сколько нам осталось? — заиграла девушка пальцами, — совсем ничего, двадцать дней. Это будет … — зажмурилась она, — 19 августа!
Она всегда разгуливала по комнате обнажённой. В первые дни любви мне нравилось это невообразимо, особенно наблюдать колыхание розовых половых губ под чёрным треугольником. Потом я, как-то, спросил её: