– Вы действительно неважно выглядите. Пожалуй, я тоже останусь, – сказал Езерский.
Я велел Тимофею отнести вещи в гостиничку, примыкавшую к трактиру, а затем и сам туда проследовал. Выпив стакан водки, я улегся в одежде на кровать и приказал Тимофею накрыть меня одеялом.
– Что, знобит, барин? – спросил мой слуга.
Уже не помню, что я ему ответил, потому что мысли мои уже уплывали куда-то вбок и мне было трудно за них зацепиться.
…Проснулся я, словно меня кто-то толкнул – и в бок, и в плечо, и в затылок, как бы во все сразу. В комнате и за окном было темно. «Молодка-то, наверное, уже на месте, в гумне», – подумал я, вскакивая с кровати. Все вокруг было каким-то зыбким, как если бы я оказался посреди кроны полуночного дерева с мириадами застывающих во сне листьев и порхающих меж них мотыльков. Иногда, словно от порыва ветерка, один из этих листков вздрагивал, будто хотел сказать: «Что же ты медлишь?»
Не берусь судить – на самом ли деле происходило со мной то, что я теперь описываю, или только померещилось. Но каким бы невероятным и немыслимым ни было случившееся дальше, я все отлично помню.
Спустившись со второго этажа, я повернул за угол гостинички и направился к гумну по тропинке. При этом мне казалось, что я как бы даже не иду, а плыву над нею вместе с сиянием месяца, а мой затылок следует за мною подобно шлейфу или как хвост за собакой. Я приблизился к гумну; из темной его глубины валил теплый запах зерна и слышалось чье-то сонное сопение.
«Трактирщица заждалась меня и уснула, – подумал я, проникая внутрь. – Милая уже спит, утомившись от дневных трудов».
Поначалу трактирщица сопротивлялась, как это любят делать дамы, изображая себя порядочными, но быстро уступила моему решительному натиску и вскоре уже пылала страстью – несколько раз в знак признательности она даже лизнула меня горячим языком в ухо. Признаться, мне показалось странным, что язык у трактирщицы какой-то очень уж длинный и тонкий, словно ремешок. Мало-помалу я стал замечать все новые странности в ней: во-первых, она была мускулистее, чем это обычно водится. Она стискивала меня в своих объятиях с такой силой, что кости мои трещали. А во-вторых, она оказалась намного волосастее, чем можно было ожидать. Немного придя в себя, я обнаружил, что не только ее руки, и ноги, но даже и сами щеки покрыты густой растительностью!
«Что такое, уж не мерещится ли мне все это?» – подумал я.
Тут в окошко гумна заглянула луна, и я увидел, что в моих объятиях была вовсе не трактирщица, а молодая медведица. И медведица увидела меня тоже. С минуту мы в полном изумлении смотрели друг на друга, после чего медведица вскочила и, словно от стыда, закрыв лапой морду, опрометью выскочила из гумна. Вероятно, она поджидала здесь медведя и перепутала меня с ним, как я перепутал ее с трактирщицей. Нужно было срочно ретироваться, ведь ее медведь мог явиться сюда в любую минуту и рассвирепеть, поняв, чем мы тут с его подружкой занимались.