оккупировал колени Миши, его передняя лапа была приподнята и опиралась на предплечье немки. А ее рука касалась лопаток Мандарина – и, боже, – что это была за рука! Тонкая, изящная, с длинными пальцами, каждый из которых жил своей жизнью. Если при первой встрече Миша Нойманн предстала перед Вереснем в образе Юдифи, то теперь это была классическая, освещенная теплым внутренним светом «Дама с горностаем». Даже лицо фройляйн комиссар – прежде некрасивое – преобразилось, а недостатки вдруг стали достоинствами. Но главным, все же, был свет, который шел от Миши. Ни одна женщина на памяти Вересня не светилась
так. Отвести взгляд от этой – внезапно открывшейся ему красоты – было невозможно. И Боря смотрел на комиссара полиции, как зачарованный.
Сходные чувства испытывал и капитан Литовченко. Вряд ли в голову опера пришла высокохудожественная ассоциация с шедевром Леонардо, скорее – что-то более приземленное, связанное с супермоделями, рекламирующими духи и концепт-кары. Но сути дела это не меняло: капитан, так же, как и Вересень, оказался застигнут врасплох Мишиной, так неожиданно открывшейся, привлекательностью.
Позже, когда к Вересню вернулась способность размышлять, он решил, что виной неожиданного преображения дурнушки в красавицу был никто иной, как дурацкий парень. Своим кошачьим (а лучше сказать – инопланетным) чутьем он понял о немке главное и постарался донести это главное до всех остальных. Оно заключалось в том, что Миша была, прежде всего, необыкновенным человеком: умным, добрым, надежным и честным, и – не очень-то счастливым. Определенно, она заслуживала большего, чем имела на сегодняшний день. И Вересень вдруг подумал, что тот, кто увидит россыпи превосходных качеств, заложенных во фройляйн Нойманн, и останется рядом с ней – вытащит лотерейный билет на миллион.
Неизвестно, о чем подумал Литовченко, но он покраснел, покашлял, прочищая горло, а потом выдавил из себя:
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, – откликнулась бывшая дурнушка, голос которой тоже претерпел существенные изменения. Он больше не скрипел, как несмазанная телега, и в нем появилась едва заметная обаятельная хрипотца. Задействованы были в основном нижние регистры, отвечающие за чувственность и провокационность. Если бы Миша исполнила сейчас песню «All my tomorrows» из репертуара Ширли Хорн, Вересень нисколько бы не удивился. Удивил его лишь Литовченко, ведущий разговор в несвойственной ему почтительной манере.
– Я встречал вас в аэропорту. Сегодня утром.
– Я помню.
– Уже работаете, да?
– Да. Как зовут?