– Сколько дел у тебя в производстве? – спросил он.
– Пять, – ответил Вересень. – Вы же знаете, у нас вечно завал.
– Знаю. Как продвигаются дела?
– Продвигаются потихоньку.
– А у меня другие сведения, – по ушам Вересня ударила барабанная дробь «Травиаты». – Ни хрена они не продвигаются.
– Почему?
– Потому что Борис Евгеньевич Вересень вот уже год мусолит одно-единственное сраное убийство. И больше ничем заниматься не желает.
– Во-первых, не год, а девять месяцев…
– Вот именно. Давно пора разродиться, ты не находишь?
– Всему свой срок.
– Срок! – Балмасов наставительно поднял палец. – Срок – ключевое слово в нашей работе. Уже все сроки вышли, а никаких результатов я не вижу. И долго так будет продолжаться?
– Сколько потребуется, столько и будет, – набычился Вересень.
– У нас здесь не частная лавочка! У нас, между прочим, тоже есть план по раскрытию. Или ты забыл?
– Нет.
– Так я тебе напомню. А заодно напомню, что имеются еще четыре дела, на которые ты, фигурально выражаясь, положил с прибором. Я понимаю, модельные агентства, девочки-красотки и все такое… Есть от чего голову потерять.
– О чем вы?
– Ладно-ладно. Уж и пошутить нельзя… А вообще, выглядишь ты хреново, Вересень. И глаз у тебя совсем замылился.
– Да нет. Все в порядке.
– Со стороны виднее. Сделаем вот как. Возьми-ка ты пару-тройку свободных дней, поправь здоровье и постарайся ни о чем не думать. А когда вернешься – посмотрим.
– На что?
– На то, как нам быть дальше.
Вересень не первый год знал Николая Ивановича Балмасова. Амортизационная пара-тройка дней всплывала в тех случаях, когда старший советник юстиции окончательно решал для себя: один из его подчиненных не справляется с делом. И нужно передавать дело другому: со свежим взглядом, с нестандартным подходом; способному выпрыгнуть с уже накатанной колеи и проложить новую. В первую минуту Вересень даже почувствовал облегчение. Он устал от блуждания в потемках, устал от медицинского бокса, устал от повторяющихся снов. Катю Азимову нужно забыть, хотя бы на время, – иначе есть немаленький риск сойти с ума. Стать персонажем Мануэля Пуига, чье имя спрятано в самом конце книги. Там, куда – по тем или иным причинам – мало кто добирается.
«по щекам ее текут слезы, и она смотрит на сцену, где никого нет, потому что Фред Астер умер и уже не придет, и видит, как они вдвоем появляются прозрачные, это она представляет, что после его смерти они снова танцуют, и отходят все дальше и дальше, и делаются совсем крошечные, и кружатся где-то там, за деревьями, и их больше не видно, куда они, мам?»