Тут мне и назвали Ивана Алексеевича Слободски. Есть, мол, такой магнат, помогает русским людям. Только подойти к нему трудно. Узнал я, где живет благодетель. Сижу под воротами его дома до ночи. Подъезжает. Мне его описали. Высокий старик с усами, как у запорожца. Я ему в ноги.
Поднял, к себе завел. Выслушал. Я клялся, что отработаю, верну. Старик дал телефон в России. «Еще раз насчет выкупа тебе позвонят, этот номер скажешь». Я хоть и не поверил, а номер записал, поблагодарил и ушел. Сын на другой день позвонил. Слышу, он говорит, а сам стонет. Продиктовал я тот номерок. Приходит мне время улетать. Додик собирает наш товар, грузит в машину. Тут сын опять звонит: «Папаня, я на свободе, спасибо, все в порядке. Только ты не приезжай». Я ему: «Почему, сынок? Тебя же отпустили?» «Отпустили, – говорит, – только я вычислил гада. Это сосед наш Николай Зудилов. Его больше нет. Я в бегах. Приедешь, тебя возьмут». А Николай Зудилов был майором милиции. Вот такие дела. Посоветовался я с Додиком. Тот. меня не отпускает: «Твой сын мента замочил, тебя на куски порвут. А парень твой отсидится где-нибудь у друзей, глядишь, и пронесет». Подумал я и билет сдал.
Додик меня к себе в лавку приспособил. Чувствую, при такой жизни долг Ивану Алексеевичу не отдам. Я опять к нему. Снова дождался, все рассказал. «Дайте мне работу, чтобы мог вернуть ваши деньги». С тех пор в доме старика и остался.
– Господи, а сын ваш как же? – Михаил Моисеевич впервые встретил человека, которого тридцать седьмой год не коснулся, а горя пережил не меньше.
– Сын переждал где-то годик, навел справки. Подозрения на него не упали. Вернулся, забрал наш магазин, пишет, все нормально. Но я знаю, он сам бандитом стал. Других теперь давит.
– И вы с тех пор не виделись?
– Один раз он в Нью-Йорке появился. Крутой, как они теперь говорят, весь в золоте, с перстнем. Порассказал о жизни своей сытой. Лучше бы не рассказывал… Звал вернуться. Я как послушал сыночка, понял: в Америке и умру.
– А жена ваша?
– Клавочка умерла еще до Горбача. Рак желудка вовремя не определили.
– Клавочка?!
– Да, а что вас смутило?
– Мою маму тоже Клавой звали.
– Тогда еще по одной. Помянем наших Клавочек. – Сотов разлил остаток из бутылки и поставил ее на пол: – Ваша матушка хоть мужа дождалась?
– Нас с мамой, как многих родственников «врагов народа», всем на удивление, не тронули. Но мама сохла на глазах. Вскоре после смерти Усатого папу отпустили. Мы с мамой его встретили. Расстались они молодыми красивыми людьми, а свиделись вновь больными стариками. Отцу партбилет вернули, приглашали опять Главспирт возглавить. Он их послал подальше. И через три года умер. Мама через пять.