Всю ночь я не сомкнула глаз и утром встала, зареванная и сонная. По дороге в больницу я так волновалась, что чуть не попала в аварию, а когда вышла из машины, то никак не могла унять дрожь в коленях. Унылое здание грязно-желтого цвета с решетками на окнах стояло передо мной, и где-то там была мама. Мне было страшно, я боялась увидеть ее. Медленно я поднялась на второй этаж. За столом сидела молоденькая девушка в халатике. Я подошла к ней.
— Вы к кому? — спросила она.
— К Алябьевой.
— К Алябьевой? — переспросила она, и ее глаза стали большими. — А вы кем ей приходитесь?
— Я ее дочь.
— Дочь, — м-м-м., - ее милое личико выдавало замешательство, она не знала, что делать. — Я не уверена, что врач разрешит посетить ее. Вам лучше пройти сначала к врачу, он в кабинете, прямо по коридору.
— Что с ней? Она умерла?
— Нет, что вы, — испугалась девушка. — Она жива, но к ней нельзя.
В этот момент по коридору протопала, шаркая ногами, старушка с детским пластмассовым ведерком и совком, видимо впавшая в детский маразм.
Уставившись на нее, я отвлеклась от девушки, которая начала звонить по телефону. Появилась другая больная, которая, раскинув в стороны руки, как крылья, с отрешенным лицом парила мимо нас.
— Что это она делает? — спросила я девушку.
— А-а, — девушка улыбнулась. — Это наша тетя Маша, она себя бабочкой представляет, вот и летает здесь иногда. Да вы не бойтесь, она тихая.
— Девушка, вы дочь Алябьевой? — передо мной вырос мужчина в белом халате лет тридцати пяти. Козлиная бородка, жиденькие прилизанные волосы, достаточно неприятный тип.