Я написал еще два письма Маркабру. В первом я поведал ему о симпатичном местном обычае возрождения древнего насильственного труда, а во втором — о своем открытии, суть которого заключалась в том, что за последние пятьдесят лет восемнадцать миллионов обитателей Каледонии произвели на свет девятнадцать романов, около тысячи опусов светской музыки (причем все это были сольные инструментальные пьесы, а почему — оставалось только гадать) и двести шестьдесят два общественных здания, спроектированных людьми, из них тринадцать спроектировал Брюс. Просмотрев фотографии этих построек, я пришел к выводу, что в некотором роде Брюс действительно архитектор — по здешним меркам. Затем я добавил:
И все же я воодушевлен, поскольку за это же самое время каледонцы отслужили около семидесяти миллионов месс и сочинили сто тысяч гимнов. Маркабру, когда я вернусь — быть может, мне повезет, и я застану хотя бы последний месяц правления Исо, — я буду тебе весьма признателен, если ты уделишь мне трое суток, в течение которых мы с тобой будем непрестанно повторять: «А теперь не делай ничего неразумного». Если я еще сумею двигать ногами после того, как буду здесь все время грузить навоз, из меня получится просто идеальный Риголетто, а судя по тому, как ноют у меня плечи, оно так и будет. Брюс уверяет меня в том, что скоро я перестану жаловаться.
Брюс меня обманул. Когда прошло еще двое суток и мы собрались в Утилитопию, у меня по-прежнему ныли не только плечи. Может быть, из-за того, что он так за меня переживал, он предложил мне обучить меня водить «кота». Я с радостью согласился.
Когда мы рядом сели за руль, он сказал:
— С этими рычагами не так-то просто управиться. Ты уверен, что хочешь научиться?
— Что угодно, только бы не возиться с дерьмом.
— Ха, — сказал Аймерик, с удобством усевшийся позади. — Ты — официальный помощник правительственного экономиста. Можешь считать, что ты еще и не начинал возиться с дерьмом.
— Всякий, кто не видит разницы между образными высказываниями и буквальными, никогда не занимался тем, что обозначено буквальными высказываниями, — гордо ответил я.
Следуя указаниям Брюса, я потянул за рычаг подъема.
«Кот» приподнялся на пару сантиметров. Поршни выдвинули гусеницы.
— Почему же не занимался? — возмутился Аймерик. — Очень даже занимался. Только этим и занимался — подростком, в столовой в Утилитопии. Мой отец считал, что это — отличная подготовка к будущей политической карьере. Это очень престижно — иметь в анамнезе грубую физическую работу. Господи, как я его ненавидел!