– И что же ты предлагаешь, я не могу омолодить тебя, а твой возраст не секрет. Ты ничуть не удивила меня, – произнес Андрей, отвлекая меня от размышлений.
– Так ведь в том-то и дело, что время идет, – наконец решилась я открыть все свои мысли. Будь, что будет, хоть в нашем современном мире говорить правду было, по меньшей мере, глупо, ну и пусть. Все равно это когда-нибудь случилось бы. Лучше пока мне 35, а не 40.
Я набрала воздуха и еще раз взглянула в сторону завалившегося за горы солнца, потом на наш великолепный дом, на свой браслет от Bvlgari, который он подарил мне вчера, на моего Андрея, укутавшегося в пижонскую шубку и пристально сверлящего меня глазами – я вспомнила все, что могу потерять, и мысленно попрощалась с этим.
– В том-то и дело, родной. Запомни, каждая женщина, что бы она тебе ни говорила и как бы искренне себя ни вела, хочет только одного – замуж. И я не знаю еще ни одного примера в истории, который бы мог опровергнуть этот бесспорный факт. Так вот и я хочу туда же! Хочу дом, детей, кошку… банально, да? – прервала я свой откровенный монолог, взглянув на Андрея.
Он зевал, глядя в другую сторону. Я подошла к бассейну, в котором плавали мокрые листья и иголки. Ветер носил их от одного края к другому, пока они, набухнув от воды, не тонули, напоминая в сумерках маленьких отвратительных жуков ползающих по дну. Так и я скоро буду этим жалким, отжившим свое и выброшенным за борт существом. Я уже точно знала, что завтра, когда мы вернемся в Москву, я поцелую его последний раз.
Андрей не пытался продолжить разговор, я подошла к нему и забралась на колени. Мне должно было быть грустно, но было хорошо.
Я приняла решение. Его недочитанная книжка упала на землю, и из нее полетели по ветру мои исписанные мелким почерком странички. Они неслись, закруженные вихрем морского воздуха, превращаясь в тоненькие полосочки, а потом осели в соседнем саду. Я уверена, что он не успел прочитать их, а может, и успел.
Какая теперь была разница. Их теперь никто не прочтет. Француз, живущий в доме внизу, не станет переводить мои каракули. Я заплакала от обиды, что мои слова никто не услышит. А Андрей подумал, что я плачу потому, что меня не берут замуж. Он обхватил меня и отнес в дом.
Утром мы улетали в Москву. До самого дома я не сказала ни слова. Андрей тоже не пытался поговорить со мной. Он молчал почти сутки. В самолете я уставилась в окно, щурясь от яркого солнца, и тихо плакала. Вокруг меня текла жизнь. Стюардессы разносили вонючую пластмассовую еду, предусмотрительно выложив ее на фарфоровые тарелки, усиленно улыбались пассажирам первого класса. А те, в свою очередь, пожирали эти тошнотворные потуги на изысканные блюда со свойственной всем богатым людям неудовлетворённостью и легкой маской усталости на лице.