— Вы за нами приедете?
— Приду обязательно. Когда?
— Ну-у, — женщина переглянулась с Наташей, — через часик?
— Да.
Вот и голос ее услышал.
— Добро! — сказал я.
Теперь можно было не грести, а просто опускать весла в воду и смотреть, как они уходят в лес. Смотреть на желтый сарафан Наташи, на ее косы…
И она оглянулась!
Жаль, что я не имею права объявлять благодарность старшине роты. Трех благодарностей ему мало за назначение в такой наряд! Я только не знал, что делать весь этот час. Как его переждать? Вернуться туда, где в траве валяется миска из-под черничного варенья, а Вадик сочиняет стихи, было невозможно.
Я стал кружить по озеру.
…Они вернулись с полными корзинками черники. Так аккуратно — ягодка к ягодке — ее никто из ребят не собирал: у нас всегда оказывалось полно листьев.
Конечно, это было чудом, но все повторилось. Даже больше: я посмотрел на Наташу четыре раза. И три раза у нее дрожали ресницы, а на четвертый наши взгляды встретились.
А потом они ушли.
Наташа, прощаясь, улыбнулась мне.
Если бы она пришла еще раз! Ну что ей стоило? Ведь свободный человек…
Я бы рассказал ей, почему это озеро называют Горелым. Оно огромное, извилистое, и по берегам его, говорят, однажды сильно горел лес…
А мы здесь катались на лыжах и заблудились. Нас Леха вывел. Оказывается, есть такое правило: если заблудился, поворачивай вправо…
Я бы рассказал ей, какой рассвет был сегодня на озере. Вон в той стороне редкие стволы сосен чернели на бледно-зеленом небе. А над водой еще мигали звезды. Мне даже хотелось разбудить Вадика — он похрапывал в палатке.
— Правда ведь обидно, что именно в эти часы у человека самый крепкий сон? — спросила Наташа, наклоняясь над бортом и опуская в воду ладошку.
Она вернулась. И опять сидела на корме шлюпки. А я перестал грести, потому что увидел, как сползает ее коса — вот-вот упадет в воду, — и хотел подхватить ее…
В руке у меня хрустнула ветка. Я посмотрел на Вадика, вздохнул:
— Все сочиняешь?
— Угу.
— Я тоже. Мне такое сейчас пригрезилось! Будто… Ладно, почитай, что там у тебя сочинилось.
Вадик встал:
Мы первую любовь узнаем позже,
Чем первое ранение в бою!..
Он вдруг замолчал, поднял голову.
Прерывистый, ноющий звук наползал на остров…
— «Юнкерс»?
— Кажется. Ты его не видишь?
— Нет, — ответил Вадик.
Мы говорили спокойно. Как будто о черничном варенье. Потому что обоим не верилось: такой день, такой покой, и вдруг «юнкерс»…
— Смотри-ка, — негромко сказал Вадик.
Но я и сам увидел: торопливые жирные клубы дыма поднимались над лесом за островом, на противоположном берегу озера.