– Хочешь получить свою подругу не в нарезке, а одним куском – делай, что скажу. Неси сыворотку.
Еще несколько секунд я выходил из шока, потом ярость и смертельная тоска помогли мне опомниться, и я стал бешено рвать револьвер из руки Кларета. Хватка была поистине мертвой. Отгибая палец за пальцем, я добился своего, но, проверив барабан, вскрикнул: тот был пуст. Я стал лихорадочно искать запас пуль в одежде Луиса и нашел: вторая закладка, шесть штук, была у него во внутреннем кармане. Серебряные пули с позолоченным кончиком. Доблестный Кларет не успел перезарядить револьвер. То, во что превратился его лучший друг, которому Кларет был так верен, успело свернуть ему шею раньше. Может быть, он просто не смог выстрелить, по-прежнему видя в Михаиле прежнего, дорогого ему человека? Какая теперь разница.
Беззвучно, по стенке, я пробрался по тоннелю в партер и отправился спасать Марину.
Пули доктора Шелли сработали исправно: телами монстров была усеяна сцена, тела их свисали из лож и даже с люстры. Луис Кларет недешево отдал свою жизнь: унес с собой боевую свору Колвеника. Глядя на то, что она собой представляла, на эти поистине чудовищные мертвые креатуры, я невольно подумал, что смерть храбреца Луиса была еще не самой страшной. Мертвые, обездвиженные, они теперь позволяли себя рассмотреть: швы и сочленения частей, из которых они были составлены, были хорошо заметны. Один из трупов лежал вверх лицом, со свернутой челюстью, посередине центрального прохода в партере. Переступая через него, я невольно взглянул в пустые черные глазницы. Меня вдруг затрясло. Всего этого нет, не может быть. Этого просто не бывает. Наваждение. Кошмар. Надо проснуться.
Тем не менее я сумел забраться на сцену. Оттуда был виден свет в уборной Евы, но я никого там не нашел. Только сильный трупный запах и кровь, подсыхающая на старых фотографиях. Следы Колвеника. За спиной послышался шорох, и я, подпрыгнув, повернулся с револьвером на изготовку. Никого, только мерные звуки в коридоре. Удаляющиеся шаги.
– Ева?! – отчаянно позвал я. Никто не ответил.
Я вернулся на сцену, прислушиваясь к звуку шагов. В бельэтаже колыхалось пятно неяркого янтарного света. Прибежав туда, я увидел, как Ева Иринова с канделябром в руках смотрит на руины театра, на руины своей жизни. И медленно подносит огонь к бархатным портьерам. Старая ткань вспыхнула мгновенно. Так шла она по театру, сея пламя среди бархатных лож, золоченой резьбы и великолепно декорированных стен.
– Не надо! – завопил я.
Она не слышала или не желала слушать. Ушла через дверь одной из лож в галерею. Огонь же перешел точку возврата: теперь его было не остановить, он яростно пожирал все, неимоверно быстро захватывая объем огромного зала. Я был последним человеком, который увидел его ярко освещенным и все еще прекрасным – по-новому прекрасным в гибели. В лицо ударил невыносимый жар с запахом горящего дерева и еще чего-то химического, я пригнулся, меня скрутил приступ тошноты.