Она заметила, как напряглись на пульте руки Джейка, но он не отвел взгляда от экрана.
– Что за туфту ты гонишь?
Лиз взорвалась. Ей все известно. Известно про Сэмми Грэм, с которой он переписывался эсэмэсками весь десятый класс. Известно про Эбби Кэри, которая летом сделала аборт, а, между прочим, залетела она не от своего парня. Известно про Бейли Генри, которая поставила ему засос в туалете на прошлогоднем балу.
Лиз наблюдала за Джейком и видела, как тот побледнел, потом покраснел. Не дожидаясь, когда она остановится, он отшвырнул пульт и зарычал ей в лицо:
– Можно подумать, ты у нас невинная овечка, Лиз. Думаешь, я не знаю, как ты крутила шашни с Кайлом на новогодней вечеринке? Да-да, – ухмыльнулся он, довольный тем, что огорошил ее, – ты правильно угадала. Он сам мне сказал. А ты? Ты сказала Кенни, что трахалась с ее парнем?
Вообще-то Лиз не спала с парнем Кенни. Просто обнималась. Она была пьяна, чувствовала себя одинокой, разваливалась на тысячи мелких частиц, и ей нужно было, чтобы кто-то не дал ей рассыпаться.
– Ну ты и дрянь, Лиз, – продолжал Джейк. – Ходишь, задрав нос, будто тебе нет равных. А знаешь что? Ты ничем не лучше других.
Надо было слышать, как он это произнес. Лиз никогда не считала себя лучше других. Напротив, она считала себя гораздо хуже других, настолько плохой, что намеревалась через три дня разбиться на машине, ибо, по ее мнению, она не заслуживала того, чтобы ходить по одной земле с семью миллиардами человек, которые были бесконечно лучше, чем она.
Надо было слышать его смех.
После ухода Джейка Лиз снова села на белый диван и задумалась о том, есть ли на свете любовь. Она мало что помнила об отношениях своих родителей – помнила только, что они были счастливы. Все ее детство освещалось аурой счастья. Тогда она думала, что мир прекрасен; оказывается, она глубоко заблуждалась.
Она думала о родителях Кенни, о родителях Джулии. Ни те, ни другие не были счастливы.
Лиз считала, что любовь должна быть бескорыстной, и чем дольше она сидела на диване, глядя на экран, на котором аватар Джейка дырявили пули, тем меньше она верила в существование любви.
И все же она хотела получить тому доказательства. И поскольку ее теория была применима не только к любви романтической, она позвонила матери.
Телефон прозвонил двенадцать раз. Лиз уже хотела повесить трубку, как мама все же наконец-то ответила.
– Лиз? – Голос у нее был усталый, далекий. – В чем дело?
– Мама? – Лиз пришлось прочистить горло – настолько слабый у нее был голос. – Мама, я…
Она не знала, что сказать.