Я выдержал паузу, и он, кривовато улыбнувшись, переспросил:
— Ну и что? Не томите.
— А вот, — я повернулся и ткнул пальцем в один из журналов, — десять лет назад доказали… Как бы это объяснить… Смотрите, есть истина нашего мира. Ну, то, как на самом деле он устроен. Эта истина состоит из бесконечного числа истинных утверждений. Гёдель показал, что помимо истинных доказуемых есть истинные недоказуемые утверждения. А намедни выяснилось, что класс этих истинных недоказуемых утверждений бесконечен. Вдумайтесь! Мы не только никогда не будем знать о мире все, но мы даже не будем знать, какую часть истины мы познали, а сколько нам осталось неведомо, поскольку от нас сокрыта бес-ко-неч-ность истинных утверждений! Здорово, правда? И этот барьер принципиально непробиваем, вне зависимости от степени нашего развития и усилий, бросаемых на познание мира.
— А вы уверены, — он пошевелил в воздухе пальцами-сосисками, — что правильно поняли написанное?
— Увы, — кивнул я, — уверен. Хотите, подберу статьи из наших журналов?
— Да, — очнулся он, — кстати, возвращаясь к моему первому вопросу…
— Ой, Давид Вартанович! — из-за угла весьма кстати вывернула мама, — здравствуйте.
— А, Ирочка, здравствуй. Не знаешь, чей это молодой человек и что он тут у тебя делает?
— Это – мой… — мама зарозовелась и молитвенно сложила руки, — Андрюша, пришел меня проведать. Попросился журналы по математике посмотреть. Он ею заинтересовался недавно.
— Кхе… — армянин шагнул вперед, к раскрытому журналу и наклонился, пытаясь вчитаться в густо испещренный символами текст. Хватило его ненадолго, от силы на абзац. — Вроде и английским свободно владею, — чуть смущенно признался он, — а ни одной фразы не понимаю.
Он выпрямился и устремил на меня оценивающий взгляд, что-то про себя решая. Я замер, не дыша. Если меня исторгнут из этого рая, будет очень нездорово. Альтернативы нет.
— Хорошо, Андрей. Пойдемте.
Он развернулся и решительно зашагал по залу. Я пристроился рядом.
— Странно, — заговорил он, чуть отойдя, — я ничего такого не слышал. Нет, я, конечно, не математик. Я всю жизнь с хлопчатником работал, — доверительно сообщил он, — но у меня был Учитель, да. Вавилов, слышали о таком?
— Э-э-э… Раз хлопчатник, значит Николай Иванович?
Он с одобритением посмотрел на меня:
— Молодец. Да, он. Быть его учеником, это, знаете ли, накладывает, да. Я стараюсь быть в курсе науки вообще, смотреть широко. Но такого не слышал, нет.
— Понимаете, Давид Вартанович… Это как в доме повешенного не принято говорить о веревке, так же и в храме современной науки не любят вспоминать о Гёделе. Его теорема о неполноте ничуть не сложнее для популяризации, чем теория относительности Эйнштейна, но популярности не наступило. Может быть, потому, что люди все еще хотят надеяться, что кто-то, наконец, скажет им всю настоящую правду – сиречь истину? А нет ее больше. Светлая ей память, она была так красива и так страшна, но поиск ее был так велик.