— Сань, я, пожалуй, тут останусь.
— Что такое, начальница?
— Ты меня убьёшь, к чёрту. Всё время катаешься, валяешься, кувыркаешься, и всё на меня упасть норовишь. У меня, похоже, уже пара рёбер сломана. Я здесь схоронюсь как-нибудь. Живы будем, встретимся.
— И правда. Тебя здесь не найдут, а я мишень удобная. Дуй, Люси.
Мышка выскользнула у меня из кармана, забежала на плечо. Задержавшись на мгновение, пощекотала щёку усиками. Нежно, аккуратно. Поцеловала?
— Я пошла. Не сердись, Шура.
— Счастливо, Люси. Привет нашим. Спасибо за всё, мне хорошо с тобой работалось.
— Аналогично. Удачи.
Моя маленькая начальница исчезла в траве. Через мгновение её светлый костюмчик уже было невозможно различить в переплетении сочных стеблей. Господь тебя храни, Люси. На том свете… Впрочем, кто его знает, есть ли у мышек рай? Хотя душа у них точно есть.
Недовольные голоса совсем рядом. Потеряли? Нет, топают в моём направлении вполне уверенно.
Ползком. Бегом. Кувырком. На четвереньках. И снова ползком и бегом, бегом и ползком. Сердце разбухло, распирая грудную клетку. В селезёнке — шило. Лёгкие раздираются, хватая огрызки воздуха. Лицо иссечено ветками. В волосах зелень клоками. Пробежка. Очередь. Нырок. Откатился. Перевернулся на брюхо. Вскочил. Побежал. Споткнулся. Лицом — в колючки. Не задерживаться. Вперёд! Быстрее! Ещё быстрее! Быстро, как только возможно! И ещё быстрее!
Одежда — в лохмотья. Губы спеклись. На теле — сплошные синяки. Кто это всегда подкладывает камушки да сучки именно туда, куда я падаю? Волосы слиплись от пота. В глазах темно. Куда бегу? Вперёд, вперёд! Споткнулся об очередную корягу. Лечу головой в какую-то впадину. Лбом — обо что-то твёрдое. Из глаз искры. Присел, потряс ушами.
Я находился в премиленькой котловинке, шагов пятидесяти в диаметре. Края её окружали заросли кустарника — округлые серебристо-голубые растеньица, пушащиеся мохнатыми лапками, украшенными крошечными красноватыми шишками. Крутые берега, покрытые густым ковром травы, опускались к озерку, звенящему под струйкой миниатюрного водопадика, выпрыгивающего из-под нагромождения замшелых валунов, увенчанного раскидистым деревцем с тёмными кожистыми листочками.
На воде покачивались заякоренные пятнистыми стеблями жёлтые лодочки цветов с вишнёвыми язычками-парусами. Шестикрылая стрекоза завершала разворот над огромным сердцевидным листом, заходя на посадку.
Продолжая сжимать в руках заляпанный грязью автомат с последним магазином, я прислонился спиной к жёсткому коврику лишайника, наброшенному на валун. Сил не было даже проползти пару шагов к воде — смочить пересохший до трещин рот. К чему-то вспомнилось четверостишие бессмертного Хайяма: