А из сеней уж слышится покашливание, обстукивание, отряхивание и шорох веника. Потом открывается дверь и в избу входит, точнее влезает, с усилием перетащив через порог ногу, человек зрелого возраста — дядька не дядька, дед не дед, а что-то ближе к этому. Влезши, он выпрямляется, даже приосанивается, и тут все видят, что он еще ничего — эдакий ладный Ермак Тимофеевич, правда, в годах и с прямой неразгибающейся ногой.
Он снимает шапку и, слегка качнув головой в сторону угла, в котором помещается лик богоматери, громко и весело говорит:
— Здоровы были хозявы!
— Милости просим! — с припевом ответствует тетя Лиза. — Это какими же судьбами, какими ветрами! Сколько лет, сколько зим и — на тебе, как снег на голову!
А он обводит взглядом всех собравшихся, затем стол, уставленный рюмками и закусками, и вместо того, чтобы смутиться или сказать все полагающиеся в таких случаях извинения, весело восклицает:
— Ба, кума! Да я вроде в самый кон попал!
— В самый раз, кум! Только к горячему приступили! Раздевайся, раздевайся скорей, пока не остыло, — и она начинает хлопотать возле нового гостя.
— Сейчас, сейчас, — отвечает он, — только вот третью ногу пристрою, бадик вот, — и приставляет к стене деревянную самодельную трость, которую он называет бадиком. Потом сбрасывает с правого плеча рюкзак, приглаживает волосы, снимает пальто, и на левой стороне груди у него обнаруживаются две орденские планки. Он при параде: черный суконный костюм чуть ли не послевоенного шитья, новая рубашка в серую и темную полоску, правда без галстука, брюки заправлены в сапоги.
Все вышли в кухню и с любопытством разглядывают нового гостя. Тетя Лиза однако заворачивает их назад, к столу. Но, оказывается, там тесно. Тогда высвобождается кухонный стол и приставляется к тому, что накрыт.
Происходит долгое рассаживание, во время которого кум отговаривает для себя место:
— Ты, кума, девок не сажай на угол — замуж не выйдут. А мне на угол — в самый аккурат. У меня ведь вот нога, едри ее корень, ей простор нужон.
Он тоже «окает» и тоже «наворачиват», только гуще и круче тети Лизы, даже с некоторой растяжкой в конце фраз. Это потому, что у тети Лизы из-за длительного общения с городскими людьми выговор как-то смягчился, а у него — нет.
Когда он заказывает себе место в углу, все оживляются, и наперебой подают советы насчет того, какой же из четырех углов наилучший. Вообще, с его приходом в избе становится намного веселее и шумнее, хотя сам он, вроде, особого шуму не производит.
Тетя Лиза, препоручив все хлопоты у стола Вере, присаживается возле кума и начинает расспрашивать: