Журналист уловил главные противоречия массовой продукции Голливуда сорокалетней давности: между живой, повседневной интимной жизнью, которая и до сих пор влечет массы людей в кинотеатры, и ее экранным вариантом; между функцией экрана раскрывать и показывать реальность и фильмами в кинотеатрах, именно эту живую реальность скрывавшими и утаивавшими. Эти противоречия стали полностью чужды и уже малопонятны в позднейшие времена, наступившие вслед за сексуальной революцией шестидесятых годов. Но в годы сороковые и в начале пятидесятых живая повседневная жизнь и застывшие экранные фантазии (вроде «Кони-Айленд» с Бетти Грэйбл или «Встретимся в Сент-Луи» с Джуди Гарланд) являли собой настолько разительный контраст, что в конце концов даже у самых инертных и маловосприимчивых в массе зрителей не могли не вызвать элементарного недоверия к экрану. Помимо всего прочего, этим и объясняется резкое падение посещаемости кинозалов в начале пятидесятых годов[41].
Итальянец по крови и по воспитанию, Ди Маджо относился к наиболее консервативной части зрителей, в то время как его будущая жена, которой он прочил место «самой прекрасной домохозяйки», находилась, что называется, на переднем крае массовой культуры, самим своим существованием обозначая перемены и в фильмах, и в жизни. Рыбак по происхождению и спортсмен по профессии, испорченный успехом простолюдин и тем же успехом избалованный обыватель, Ди Маджо воспитывался как раз на обычных фильмах, в которых нравственная атмосфера в такой же степени соответствовала повседневной жизни, как 56 «хитов», выбитых Ди Маджо в 56 играх подряд (абсолютный рекорд), соответствовали месячному улову его братьев. Профессию своей будущей жены он воспринимал просто как средство «просперити», нечто вроде бейсбольной биты, с помощью которой он добился огромных гонораров, и искренне полагал, что в жизни актриса такова, какова она на экране. Подобную ожившую выдумку он и увидел в Мэрилин и свято поверил, что ему удастся создать с ней счастливую семью. Между тем Мэрилин, истинная выдумка природы, на себе испытала, что значит уподоблять собственную жизнь экранным вымыслам. Поэтому, с одной стороны, она в последних своих фильмах постаралась разрушить экранные фантазии собственной личностью — характером, чувственностью, живой аурой гармонии, а с другой — вела жизнь, демонстративно противопоставленную всему тому, на чем воспитывался ее будущий муж.
В этом смысле попытка Мэрилин выйти замуж за Слэтцера была хотя и наиболее ярким, но далеко не единственным «отклонением» за два года, предшествовавшие ее браку с Ди Маджо. Это притом, что, по словам того же Слэтцера, «Ди Маджо ревновал, если она даже просто взглядывала на кого-то. Он не выносил людей из шоу-бизнеса. И до такой степени не выносил, что она развелась с ним». Что ж, в Италии, особенно в провинциях, и по сей день нельзя смотреть на незамужних девушек, да и девушки ни на кого не должны поднимать глаза. Вот только Голливуд — не Сицилия, даже в пятидесятые годы. Тем более что ухаживания Ди Маджо становились все настойчивее, а поведение Мэрилин — все непредсказуемее. Вот типичный «сицилийский» эпизод в изложении Слэтцера: «В жизни Мэрилин, как и ее героини, была разболтанной. Однажды мы договорились, что полвосьмого сходим куда-нибудь развлечься, но она запамятовала, что назначила тогда же свидание с Ди Маджо. И мы оба прибыли в одно время. Мэрилин была потрясена. «Я устала, — сказала она. — Вам обоим лучше, наверное, уйти». — «Я никуда не уйду», — промычал Ди Маджо. Он был росл, мускулист, и я вовсе не хотел с ним драться. Мэрилин сказала: «Нет. Если уйдет Боб, ты тоже уйдешь». И она не шутила. Ди Маджо был уничтожен». Об аналогичном эпизоде рассказывает и дизайнер Билли Травилла.