Сорок пятая квартира располагалась на шестом этаже. Обычная металлическая дверь, обитая коричневым дерматином с медной табличкой «45» наверху. Не оставляя времени для раздумий, Клавка решительно позвонила.
— Вам кого? — на пороге возник длинноволосый и невероятно тощий субъект с козлиной бородкой, произраставшей почему-то клоками. На вид ему можно было дать лет 25–30. Субъект настороженно разглядывал нас с головы до ног. Из квартиры доносился отчетливый запах краски.
— Вы насчет картины? — немного подобострастно поинтересовался парень.
— Нет! — испугалась я.
— Да! — согласилась Клюквина.
Длинноволосый хмыкнул и пригласил:
— Входите.
Очутившись в квартире, я как-то сразу поняла, что попала в обитель свободного художника. Повсюду валялись холсты, листы ватмана, тюбики из-под краски… Хозяин провел нас мимо запертой комнаты в зал, служивший, видимо, ему мастерской. При ярком свете оказалось, что длинноволосому хорошо за сорок: лоб его бороздили глубокие морщины, а клочковатая борода была прошита серебряными нитями.
— Что вас интересует? — спросил он.
— В каком смысле? — опешила я.
Вместо ответа хозяин подошел к мольберту, на котором угадывались очертания какой-то картины, укрытой темной материей.
— Вот! — не без гордости воскликнул художник, срывая покрывало.
Я в ужасе зажмурилась. Увиденное потрясало и пугало одновременно. Нет, я вовсе не отношу себя к тонким ценителям искусства. В живописи предпочитаю классику и совершенно искренне считаю, что портрет должен быть портретом, натюрморт — натюрмортом, а пейзаж — пейзажем. Когда же я вижу на картине перекошенный прямоугольник с потеками краски и червяками по бокам, а потом читаю подпись: «Художник Тютькин. Автопортрет», — то сразу вздрагиваю. Представляю, как выгладит этот Тютькин в жизни!
— Всего-то двести баксов, — донесся до меня голос длинноволосого.
Я открыла глаза и, стараясь не смотреть на картину, уточнила:
— За что?
Волосатик насупился.
— Художника может обидеть каждый! — обиженно пробубнил он. — Ладно, берите за пятьдесят.
Осторожно, мысленно подбадривая себя, я перевела взгляд на творение хозяина. Поверить, что ЭТО стоит пятьдесят долларов, мозг отказывался. На абсолютно черном фоне красовалось хаотичное нагромождение геометрических фигур и не очень геометрических брызг весьма ярких, как говорят мои ученики, кислотных цветов. Называлось сие творение «Борьба за демократию». Если это борьба, то какая же должна быть сама демократия? Бороться за нее желания не возникало.
— Понимаете, — начала я, стараясь облечь отказ в более мягкую форму, — э-э-э…