Всё было просто, понятно и до жути однообразно. Находится объект, вскрывается его проступок, выносится приговор, иногда проявляются жалкие попытки сопротивления.
Ричард Морган никогда и не задумывался о том, что, уходя в иные слои пространства, рассекая воздух, плоть и кости приговорённых сверкающим клинком, ни разу не давал им, осуждённым, шанса на честный бой.
Кто бы посмел тягаться с сущностью, сумевшей оседлать пространство и время? Но судья не задумывался о таких бренных мелочах, как возможности осуждённых по отношению к нему.
Он приходил, осуждал, исполнял приговор и исчезал, оставляя после себя либо трупы, либо серьёзно повредившихся умом людей.
Но вот вчерашний день вывел судью из равновесия. Нечто бесформенное, неосязаемое, раздражающее изнутри приводило его в унынье, вызывая острые приступы мигрени и злости на самого себя, весь мир и свою работу в нём.
«И почему меня так задели слова этой сумасшедшей? — зло думал он, вглядываясь в утреннее небо за окном. — Подумаешь, сказала пару ласковых вслед. Да мне и не такие вещи в спину бросали. Чаще даже сопряжённые с чем поострее обычных ругательств».
Судья снова мысленно вернулся к событиям накануне, когда он в компании Лонгина спешил к бару Джонни по хитросплетениям городских улиц. Проходя мимо одного из храмов, высившихся над низенькими домишками зелёной стеной неприступности и надёжности, Рик не заметил, как столкнул в грязную лужу какую-то оборванку. Возраст попрошайки колебался, по мнению Рика, от преклонного до достаточно молодого. Длинные спутанные колтунами волосы не позволяли хорошо рассмотреть заляпанное грязью лицо, на котором явственно выделялись ярко-алые, искусанные в кровь губы, и большие, затянутые бельмами, глаза в окаймлении светлых ресниц.
— Вот так и по всем прошёл, как по мне, — забормотала нищенка, картинно отряхивая свои лохмотья, — и по ней прошёл, и по другу пройдёшь, и этого юнца сгубишь. Нет у тебя души, нет души, только оболочка есть. Как и у мира, не осталось ничего, одна кожура, да и та скоро пожухнет, сморщится, истечёт гноем. Судишь всех, а когда к тебе придут судить, будет ли что сказать?
Оборванка хрипло засмеялась, запрокинув голову, а Рик резко остановился, инстинктивно потянувшись к эфесу меча, висящего на поясе под плащом.
— Что ты знаешь обо мне, старуха? — брезгливо осведомился он, поглядывая на сгорбленную женщину в тёмном платье и шерстяной накидке, в которой красовались разноцветные заплаты.
— Я знаю, что ты меньше меня, судья, — ощерилась в желтозубой улыбке нищенка. — Ходишь, ходишь за всеми, ищешь, его ищешь, душегубца тайного. Да не найдёшь, — она с силой топнула ногой в рваном ботинке, вперив незрячий взгляд в Рика. — Ничего не найдёшь. Слепой ты, слепой. Душой не видишь, нет души, осталась твоя душа далеко. А глазами не найти, не найти Актёра. Ничего тебе не найти, только спесь свою и одиночество и взращиваешь, проклятый! Сам ты проклят и суд твой проклятый!