— Ты, старик, у меня на дороге не становись! — с угрозой посоветовал Первушин. — Я на годы не посмотрю, пуля в лоб — и все дела! Конкретный факт налицо, между прочим! Понял?
— Все я давно про тебя понял, — ответил старый врач. Бросил окурок в стоявшее у крыльца дырявое ведро и ушел в дом.
Первушин тоже собрался идти в дом, но тут появился Петька. Петька был у Первушина чем — то вроде адъютанта, посыльного, денщика и преданного слуги в одном лице. Такие отношения сложились еще тогда, когда капитан Красной армии Иван Первушин командовал ротой, а молодой боец Петр Воробьев только пришел в армию «служить трудовому народу». Первушин сразу почувствовал забитость и рабскую сущность младшего сына многодетной бедняцкой семьи и пользовался этим к своей выгоде, ни в чем себя не ограничивая.
— Самогон принес? — спросил Первушин. Запыхавшийся от бега Петька отрицательно помотал головой, и Первушин мгновенно рассвирепел.
— Я тебя, сволочь, за чем посылал?! Чтоб ты мне самогонки и сала раздобыл! Где?!
— Такое дело тут, Иван Фомич! Пикет людей задержал! — выпалил, наконец, переведя дух, Петька. Вся ярость мгновенно ушла из Первушина, как воздух из дырявого мяча.
— Что за люди? Сколько?
— Тринадцать человек, среди них один из отряда дяди Вовы, разведчик, я его помню. Остальные не наши, по виду — окруженцы вроде нас.
— Не нравится мне это! — поделился мыслями Первушин. — Такое тут было место хорошее: и глухое, и до деревень недалеко, да и до города за день добраться можно; немцы сюда не заходят, с начала оккупации всего два раза и заезжали, — и вдруг зачастили! Того гляди, и сам дядя Вова сюда заявится. Похоже, пора нам дислокацию менять. Так что там о людях? Может, нам их сразу в расход вывести, от проблем подальше? Один залп, и конкретный факт налицо! Нету проблемы!
— Нельзя! Я же говорю: среди них разведчик дяди Вовы, его еще все «Земелей» кличут, — напомнил Петька. — А ну как узнает дядя Вова, что мы его разведчика в расход вывели? Всем нам смерть неминуемая! Нельзя!
— Ну, нельзя, так нельзя, — сокрушенно вздохнул Первушин. — Их сюда ведут?
— А куда ж еще?
Действительно, на поляну перед домом в сопровождении двух бойцов из отряда Первушина вышли тринадцать человек. Во главе шел высокий человек лет сорока в характерной для партизан смеси гражданской и военной одежды: поношенные диагоналевые галифе, порыжевшие яловые сапоги и потертая кожаная куртка поверх выцветшей гимнастерки. Признав в Первушине командира, человек подошел к нему и, приложив ладонь к козырьку видавшей виды офицерской фуражки, произнес: