Девушка задремала под аккомпанемент горящих трескучих поленьев. Прошел час, сутки, а может быть, и целая вечность — она не могла определить точно, — как вдруг ее сонный покой возмутительным образом нарушился. В одно мгновение тело сковывал невыносимый холод, леденящий до самых костей, в другое же — необузданный жар, что казалось, все горит в беспощадном огне. Несомненно, начиналась лихорадка. Флорентина мало что помнила о тех часах, только испуганный возглас и нежные заботливые руки, укладывающие ее в постель и дарящие долгожданное облегчение. Ни одна прошлая болезнь не была столь сильной и опасной, так что все всерьез беспокоились за жизнь больной. Maman, вопреки всем своим правилам и привычкам, не отходила от постели дочери, выхаживая ее лучше самой заботливой сиделки, читая вслух любимые книги или просто сидя рядом с ней.
Через две недели кризис миновал, и Флорентина, проснувшись ранним погожим утром, с удивлением отметила, что смертельная усталость покинула ее, тиски, яростно сжимавшие грудь, наконец-то ослабли, а в голове воцарилась ясность мысли. Оглядевшись вокруг, она словно посмотрела на все новыми глазами: так глядят люди, возвратившиеся домой в родные края после долгих изнурительных странствий. Каждая обыденная деталь приобретала невероятную яркость восприятия и глубинное, доселе неведомое значение. Возле постели нарезном ореховом столике стоял огромный букет мильтоний, источавший слабый и несколько сладковатый аромат. На исхудавших щеках девушки появились мягкие ямочки от слабой растроганной улыбки, но еще большую радость принес вид любимой старой няни, привычно заснувшей в слегка покачивающемся кресле. В ее высохших пальцах лежали спицы с начатым вязанием, и, если судить по рукоделию, она находилась здесь довольно давно. Ничто не могло вызвать более искреннюю радость у выздоровевшей девушки. Но слух sa nounou[8] отличался все той же отменностью, что и в детские времена. Как только Флорентина зашевелилась в постели, старушка тотчас приоткрыла лучистые глаза и, ободрительно улыбнувшись, произнесла трескучим старческим голосом:
— Ах, моя милая Flora, наконец-то ты очнулась, а я и не чаяла дождаться. Бедная девочка, болезнь вытянула из тебя все силы.
Флорентина от счастья не могла вымолвить ни слова, ведь она и не надеялась, что к ней когда-нибудь снова подпустят старушку-няню. Добившись искреннего заверения в том, что она никуда пока не уйдет и что ей разрешено присматривать за выздоравливающей больной, девушка окончательно расслабилась, и их разговор перетек в мирное русло, полное старинных поэтических баллад и легенд, передаваемых из уст в уста сквозь поколения.